я тупо охуел
ПостПостапокалипсис
А мир все не обрушивается и не обрушивается. «Это я в шоке, – думает Джон, ложась в кровать, – завтра придет осознание». Завтра утром он просыпается в чудном расположении духа, потягивается в постели, а потом вспоминает, но осознание все не приходит. Иногда он закрывает глаза, и во рту образовывается привкус табака и пыли. Больше не происходит Это, да и привкус пыли и табака рассеивается. Джон по-прежнему работает, и Джессика словом не поминает его «близкого друга», Джина все же присылает портмоне Мориарти, и в нем оказываются документы на имя Джима Смита и пара сотен фунтов. Джон откладывает деньги в специальный отдел своего кошелька, а портмоне вместе с документами выбрасывает в мусор по дороге в больницу. Тот день в Сассексе оказался последним теплым днем осени, и теперь Джон спасается от холода, выкручивая термостат на полную мощность. Он даже подумывает о том, чтобы реанимировать любимые некогда вязаные свитера, но отметает этот вариант. Пэтти бы просто раздел бы его и выгнал под дождь голым по пояс. Лондон как-то затихает, уменьшается количество пищевых отравлений (жара спала), увеличивается количество суицидов (депрессивная погода). Одна из неудавшихся самоубийц, открыв глаза посреди процедуры очищения желудка, говорит, смотря на Джона: «Мориарти реален!». Джон смотрит на Пэтти устало, Пэтти смотрит на Джона, а потом Джон, поглаживая дуреху по волосам, слипшимся в сосульки, нежно говорит: «Это фикция, дорогая, это все ложь».
читать дальшеЛживая фикция Мориарти приходит проверить, не вернулся ли Шерлок, в конце ноября. В самый темный ноябрьский день, когда вода льется за окнами водопадом, а гром располосовывает воздух третий час подряд.
Джон выбирает этот день для посещения одной из своих пациенток. Доктор Ватсон помнит, что его лучший друг умер, сбросившись с крыши, потому что Джим Мориарти, человек-фикция, загнал его в угол, а потом загнал в этот же угол Джона, и Джон поддался на провокацию. Он все это помнит, но душа его наполняется радостью и светом, когда он осознает, что он – настоящий доктор, он оброс благодарными пациентами, его пациенты становятся его друзьями, и к Рождеству его ждет много маленьких приятных подарков под елкой, и на Рождество к нему придут в гости друзья. Сегодня он идет навестить одну из своих любимых пациенток – семнадцатилетнюю Марину. Месяц назад Марина, наглотавшись снотворного, влезла в пенную ванну и надеялась там почить с миром. Но в тот день было не суждено – на ее жизненном пути ей встретилась горничная, а потом ей встретился доктор Джон Ватсон, выбивший из нее все токсины, а потом и всю дурь. Марина была доказательством утверждения, что богатые тоже плачут. Одинокая, несчастная, забытая родителями, закормленная деньгами, как откупными. Лежа у Джона в процедурной, подключенная к капельнице с витаминами, со следами рвоты на лице, она рассказывала, что право покончить с собой – общечеловеческое право каждого индивида, и никто, горничная или доктор, не смеют его у нее отнимать. Пэтти, наконец-таки почитавший о Джоне в интернете, с опаской поглядывал то на доктора, то на Марину, но в конечном итоге Марина не признавала никакого доктора кроме Ватсона вплоть до выписки. Она звонила ему и обсуждала, нужно ли ей принимать те или иные, выписанные ее лечащим врачом, медикаменты. Именно ей Джон впервые показал сам, хотя она его не узнала. Он плюхнул ей на колени ноутбук, и дал прочитать пару интернет-публикаций с развенчание м мифа о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне.
– Я после этого всего ни на миг не подумал закончить жить, – сказал Джон Марине, смотрящей на него большими глазами, – а стоило бы. Так чем твоя жизнь хуже моей? В ней нет смысла? Открою тебе большую тайну, ни в чем в этом мире нет смысла, детка. Ты просто берешь, и придумываешь смыслы специально для себя. Я спасаю жизни таким, как ты, потому что я доктор. Это мой смысл. Определись со своим.
Джон помнит, в какой ветреный дождливый день привезли Марину. Позже она говорила, что именно погода подтолкнула ее на суицид. Сегодня, в день, гораздо более холодный и мерзкий, Джон направляется к ней, чтобы посмотреть кино и выпить какао с зефиром. Живет Марина одна в огромной квартире на тридцатом этаже небоскреба, и из ее окон открывается вид на «Лондонский глаз». После Индианы Джонса и зефира Джон прощается с похорошевшей Мариной у двери, и выходит в холл. Стеклянные стены холла прикрыты пеленой дождя, но сквозь них видны огни бизнес-центра, расположившегося за высоткой. Джон пересекает холл, по размерам годный для игры в гольф, к лифтам на другой стороне дома, скользящим прозрачными капсулами по фасаду. Небо серое, земля серая, стекло стен тоже серое из-за воды, весь холл серый. Весь мир серый. И только Джим Мориарти, засунувший руки в карманы брюк костюма от «Westwood», – черный. Стоит к Джону спиной и вглядывается сквозь воду на улицу и прохожих внизу. Джон узнает его даже не глазами – каким-то особым чутьем на Мориарти. К тому же два месяца миновало, пора и про Шерлока узнать.
Если Мориарти и слышит его шаги, то не подает виду. Джон останавливается за его спиной, и говорит над ухом:
– Шерлок Холмс все еще мертв, Джимми.
– Это тебе так кажется, – отвечает ничуть не удивленный Мориарти.
Ни запаха табака, ни пыли, ни витамина С внутривенно, от него пахнет дорогим парфюмом, и Джон кривится, отходя подальше, устремляясь к лифтам.
Не успевает он отойти и на пару шагов, как Мориарти, оторвавшись от вида внизу, говорит, обернувшись:
– Вопрос, Ватсон.
– Валяй, Джимми-бой.
Их голоса дробятся, разливаясь эхом. Гудят, как ветер в турбине.
Снова Мориарти. Снова дорогой костюм, шелковый галстук в серую и синюю полоски – новый тренд сезона. Только синий камень со сполохами внутри вывешен на серебряной цепочке поверх галстука, как украшение у дамочки на приеме.
Та же, что и полтора года назад, мимика, те же жесты, одно выдает – голос уже не способен ни на какие перепады, не способен выдать визгливую нотку, которые он раньше так любил, больше не способен крикнуть во всю глотку. Нет, детишки, не стреляйте себе в голову.
– Как ты называешь меня внутри своей головы?
Джон останавливается посреди холла, осматривает Мориарти с головы до ног. Умница, вернул все на круги своя – костюм, мимику, замашки. Восстановился за полтора года, работал, наверное, над этим, как прокаженный.
– Мертвец.
Лицо Мориарти вытягивается слегка. Джон видит, что он хочет выдать какую-то из своих гримас, но у него ничего не получается.
– Я рассчитывал на «Джимми», – говорит капризно, но голос больше не способен на дамские вибрации, и получается весьма правдоподобная хриплая жалоба на жизнь.
– Тебя утешит, что после путешествия в Сассекс я тебя вообще никак не зову внутри своей головы?
– Почему же?
– Вместо слов у меня возникает образ, – Джон разводит руками в жесте «вот такая беда».
– И какой же? – Мориарти делает шаг вперед, отлипает от злополучного окна.
– Не дури, Джимми, – Джон усмехается краешком губ, – разве есть варианты?
Мориарти замирает, его глаза стекленеют, а лицо поддергивается той самой дымкой, которую так хорошо помнит Джон. Он молчит, засунув руки в карманы брюк, а потом говорит, смотря мимо Джона, в серые плитки на полу:
– А у тебя в тот момент было такое лицо, будто ты знаешь меня по-настоящему, но все равно…
Вместо продолжения он облизывает верхнюю губу быстрым движением языка. Джон делает два шага назад, сжимает кулаки.
– Больше никаких галлюцинаций, Джимми-бой?
– Совершенно реальный мир, – Мориарти мотает головой, – Скууучно.
– Не пристало таким мальчикам, как мы, видеть мир, раскрашенный пастелью, Джим.
Джон пятится к лифтам, но Мориарти снова его окликает:
– Ты любишь ловить рыбку, Джон?
– Комары, мухи, спать на земле – с меня стало достаточно еще в Афганистане.
– А если здесь и сейчас со мной?
– Думаю, я откажусь.
– Думаю, я знаю, где живет твоя сестра.
Джон выдыхает шумно через нос. Ведь не убьет он Гарри, не убьет, но сам факт шантажа не оставляет выхода.
– Расскажи мне, а то я плутаю во дворах каждый раз, когда пытаюсь найти ее квартиру.
– В проулок у книжного, потом пятьсот метров прямо, и третий подъезд голубой двухэтажки.
Больше Джон не шутит.
Мориарти молча отворачивается к стеклу, вглядываясь в редких прохожих внизу. Джон сначала следует его примеру, а потом перестает беспокоиться за что либо. Перед его лицом течет вертикальная река, и это то, на что стоит посмотреть. Если повернуться к Мориарти, то можно увидеть, как по его лицу скользят теневые потоки воды. Так, как в черно-белом кино делали с Гретой Гарбо. Грета грустит, на ее лицо падает из-за мокрого окна тень капель. По лицу Мориарти вода течет потоком, Джон понимает, что и по его лицу тоже.
За их спинами загорается ртутный свет у лифтов, как подсветка в аматорском театре. На секунду Джон перестает видеть воду за окном, он видит их с Мориарти отражения в стекле, как в пятиметровом зеркале. Джон кажется старше своих лет в этом плаще – как черный гриф над обрывом, с поднятым воротником (он собирался бежать под дождем до проспекта, где можно остановить кэб) и черном шарфе чуть ли не до рта. Вообще он стал намного старше за последний год – прорезались морщины у рта (угрюмые) и у глаз (веселые), а глаза… будто у старого пограничного пса, сосланного на пенсию. Зато Мориарти не изменился ни капли. То есть, если сравнить его с Мориарти в бассейне – то ни капли, будто не было этих лет и этого выстрела в голову. А если его сравнивать с самим собой полугодичной давности (когда он пришел к Джону, наверное, из-под капельницы), чтобы выяснить, где же Шерлок, то он… снова постарел, перестал быть юнцом, снова огрубел в чертах лица, снова осатанел немного, ну, как и положено порядочному Мориарти. Но главное не это – в отражении Джон видит, что синий камень точь-в-точь такой же, каким он впервые увидел его на кухне Бейкер-стрит, когда все стало серым. Камень в ртутном свете яркий, живой, глубокий. Как море, как вселенная, как глаза Элис, его первой девушки, как… новая жизнь. Что это значит? Но она там, жизнь внутри камня, что бы это не значило.
– Ответишь еще на вопрос, Джон?
Джон переводит взгляд с Мориарти в отражении на настоящего Мориарти, тот косится на него, пытаясь не выпустить улицу из виду.
– Только если ты ответишь на мой.
Они стоят, заложив руки за спину, и пялятся в окно, Джон на секунду поднимает руку стащить шарф пониже, а потом снова смыкает пальцы в замок за спиной.
– Не могу обещать, Джон. Я же криминальный гений, и не могу отвечать на все вопросы.
– Поверь, – Джон усмехается, – сможешь.
– Хорошо, – соглашается Мориарти, – скажи, почему ты обещал не возвращаться в Шотландию?
– На мне висит убийство.
– Нет.
– Ограбление винной лавки.
– Нет, – раздраженно говорит Мориарти, и бросает на Джона горящий взгляд.
– Там осталась девушка, от которой у меня ребенок.
– Нет? – вопросительно, но с надеждой – Джон понимает, что такую возможность криминальный гений не учел и не проверял по своим каналам.
– Джим, там все гораздо проще, чем ты думаешь, – они смотрят друг на друга пару долгих секунд, потом Джон отворачивается к стеклу, – это шотландская глубинка, Джим. Меня так достала шотландская глубинка, что я поклялся не возвращаться туда никогда. Я не Шерлок Холмс, у меня нет секретов. Я очень простой человек, Джимми.
– Нет, – шепотом отвечает Мориарти, – что ты хотел спросить?
– Откуда это? – Джон смотрит на серповидный шрам у правого глаза Мориарти, в полумраке холла кажущийся легкой тенью.
– Что? – Мориарти прищуривает глаза в недоумении.
И тогда Джон указательным пальцем отмечает у него на коже, где находится шрам. И он понимает. Отворачивается от окна, смотрит на Джона ничего не выражающим взглядом, а потом криво усмехается:
– А говоришь «простой человек», Джон. Таких простых, как ты, Джон, контрразведка США сажает на допросы северокорейский дипломатов.
– И все же? – Джон криво усмехается, неплохой комплимент ему отвесили.
– Рассказать тебе всю историю моего несчастливого детства?
– Да я сам догадываюсь, – Джон пожимает плечами, – отчим или мачеха, обеспеченная семья, безразличие и спонтанная ярость.
Мориарти шумно вдыхает носом, сжимая руки за спиной все сильнее. И этот судорожный вздох мало напоминает те вдохи, которые он выдавал в купе поезда.
– Ну и что тебе рассказывать? Ты и сам знаешь.
– Я хочу знать все, – Джон рассматривает его отражение в стекле, и лицо Мориарти по-настоящему злое.
– Я разозлился и разбил трюмо матери. Отчим…
Мориарти беспечно кивает головой, мол, «смешная история, Джон!» , но Джон, возможно, не так и прост.
– У него были овчарки, и он попробовал дрессировать меня, как овчарку. Тыкая лицом туда, где «нашкодил».
Джон ярко представляет эту сцену – щуплый Джимми-бой и здоровенный мускулинный собачник, куски стекла, перепачканные кровью.
– Тогда тебя звали Джимми?
– Меня всегда звали Джеймсом. Не всегда Мориарти, но всегда Джеймсом.
– Что ты сделал с ним потом? С отчимом?
– Он сам, его застрелили на охоте. Но если ты хочешь знать, что я сделал бы с ним сейчас, останься он жив…
– Вряд ли, – перебивает Джон на полуслове.
Они надолго замолкают. Джим не отрывается от окна. Джон принимается ходить за его спиной, отмеряя шагами длину холла. У Мориарти железная выдержка.
– Расскажи про камень, – говорит Джон, проходя за его спиной.
– Это наживка на нашу рыбку, Джон, – отзывается тот гулко.
– Не втягивай меня в свои дела, Джим.
– Но ты же втягивал меня в свои, – беспечно пожимает плечами тот.
– Ты втягивался сам. И я помогал людям.
– Может, я тоже помогаю одному человеку.
– Вряд ли, – снова отрезает Джон, не прекращая ходить.
Прильнув к стеклу, и чуть ли не расплющивая о него нос, Джим говорит весело:
– Джонни, рыбка плывет на наживку!
Он отскакивает от окна и хлопает в ладоши, поворачивается к Джону, потому что наконец-то может оторваться от окна. Джон не рад, что сейчас случится какая-то неприятность, и он сможет, наконец, распрощаться с этим холлом.
– Джим, ты планируешь кого-то убить?
Джон перестает кружить по холлу и останавливается напротив Джима.
– Нет, кто-то планирует убить меня, – солнечно улыбается Джим.
– И убьет?
Джон прямо смотрит в его лицо.
– Тебя не интересует, убьет ли он тебя?
– Нет, – честно отвечает Джон.
– Не убьет. Мои ребята на лестнице. Трое. Постараюсь, чтобы никто не умер, Джон.
– Хорошо. Там за дверью, – Джон кивает на дверь Марины, – девочка, которой я спас жизнь. Не сделай мой труд напрасным.
– Смотри, смотри, поплавок поднимается наверх! – Джим указывает на прозрачную капсулу лифта, поднимающуюся к тридцатому этажу.
Джим нервно теребит камень на цепочке, наблюдая, как световая полоска, обозначающая прогресс движения лифта, поднимается вверх. Джону тоже отчасти передается его волнение. Но он отходит к стеклу, когда Джим устремляется вперед, к лифтам, понимая, что это не его бой. Это война Джимми, и пусть он сам играется в солдатиков.
На тридцатом этаже лифт останавливается, и в те несколько секунд, пока он стоит, но дверь не открывается, у Джона снова появляется предчувствие, что добром это не кончится, точно так же, как было с Ласло. Джим левой рукой прижимает к галстуку камень, закрывая его от посторонних глаз. Его правая рука готова потянуться к кобуре – Джон видит выпирающий из-под пиджака пистолет.
Лифт открывается, и человек выходит из ярко освещенной коробки в ртутный полумрак холла. В вытянутой вперед руке он держит пистолет. На человеке короткий синий плащ, тяжелые военные ботинки, у него по-военному короткая стрижка, но Джон со своей позиции у окна сразу узнает Шерлока Холмса. И ему не остается ничего, кроме как совершенно искренне сказать:
– Хах!
– Камень! – требовательно кричит человек, кричит Шерлок Холмс.
– Холмс! – радушно простирает к нему руки Джим.
– Мориарти!
Джон наблюдает за всем этим театром абсурда со стороны, и эти взаимомастурбирующие восклицания двух гениев вгоняют его в тоску. А потом еще на его смешок оборачивается Шерлок.
– Джон! – восклицает он потрясенно, и Джон отшатывается, будто ему под ноги кинули дохлую мышь.
Он выходит из сумрака, подходит к Джиму, и, заслоняя его от Шерлока (мало ли, вдруг он обрел ум и разумно решит пристрелить ублюдка сразу, не размениваясь на взаимное гениальное надрачивание), а ему еще нужно сказать это крысе пару слов. И он говорит их, смотря в окно, на поредевшие струи воды:
– Ну, молодец, доказал, – лицо Мориарти тускнеет, – если бы мы поспорили на серебряный шиллинг, я бы, не сомневаясь, вынул бы его из кармана.
– Если тебе интересно, – Мориарти повышает голос, чтобы и Шерлоку было слышно, да он и говорит только для Шерлока, – мне пришлось поставить мисс Адлер в такое положение, что без этого камушка ей прямая дорога в ад. И что я вижу? Это же воскрешенный Иисус!
Джон понимает, почему ему казалось, что в камне живет жизнь. Жизнь живет. Жизнь Ирен или жизнь Шерлока, но она там есть. Камень смотрит на него с рубашки Мориарти синим глазом, и Джон снова чувствует знакомое дрожание в глазных яблоках, но нет, он сможет это побороть.
– Джон отойди оттуда, если можешь! – просит Шерлок.
– Почему ты не поставил в такое положение меня? Как-то это оскорбительно, – Джим делает глаза больше, – что ты посчитал мисс Адлер более важной для Шерлока, чем я.
Джон говорит тихо, утробным шепотом, чтобы не дай Бог эхо не донесло его голос до Шерлока. И Мориарти отвечает ему таким же шепотом, чуть наклонившись вперед:
– Я не хотел приносить тебе лишних страданий, Джон.
И Джон понимает, что это все, это конец. Что он должен обрубить концы, отделить эту капсулу неприятностей, которая называется Джим Мориарти и Шерлок Холмс, и выбросить подальше от себя, чтобы она не лопнула под натиском страстей, отравляя все вокруг него – Пэтти, Джессику, Марину, Джину, потому что он не готов с ними расстаться.
– Осторожно с Мариной, Джим. Я люблю, – лицо Джима принимает неописуемое выражение, и сердце Джона заходится в адском ритме, граничащем с тахикардией и предынфарктным, – эту девочку.
Джон оборачивается, и луной в беззвездную ночь, софитом на сцене, лампой в кабинете Лестрейда, лицо Шерлока светит ему в глаза. Лицо вопрошает, излом бровей как бы говорит «Джон, что ты здесь забыл, Джон?». Но Джон достаточно долго считал Шерлока мертвым, он полгода, считай, только тем и занимался, что придумывал, как встретит чертова сукина сына, когда тот вернется. Потом Джон около года считал Шерлока мертвым, но придуманные варианты тут же встали в голове, как солдатики, готовые броситься в битву. И из полной коробки вариантов Джон выбирает, по его мнению, самый достойный – по широкой дуге молча обходит Шерлока, устремляясь к лифтам и молясь, чтобы тот, на котором приехал Шерлок, еще оставался на тридцатом этаже.
А Шерлок помолодел, как Мориарти когда-то. Смерть их, что ли, молодит? Или полтора года без Джона? Как-то обидно, что Джон постарел за это время, а господа гении только помолодели. Джон держится молодцом, и походка его по-военному ровна, когда он ровняется с Шерлоком. Наверное, нужно ему сказать, что у Джима там три человека на лестнице и пистолет в кобуре на боку. Но он, наверное, догадывается. Сердце поднимается к горлу, и, минуя Шерлока, он слышит его властное:
– Джон, что…
Он, не останавливаясь, поднимает руку вверх, требуя тишины, и, не смотря на Шерлока, говорит:
– Я его поцеловал.
Поднятая рука указывает на Мориарти за спиной.
Эти двое в холле замолкают. Джон нажимает на кнопку «вниз», и умница-лифт тут же открывается, пропуская его в испепеляюще-белое сияние. Джон входит, поворачивается к холлу лицом, и видит, как оба гения смотрят ему вслед. Шерлок Холмс опустил пистолет, у Джима Мориарти в кулаке болтается ослепительно-синий камень, жизнь перетекает из него в Шерлока. Сердце Джона останавливается в горле. Он смотрит в самодовольное лицо Джима, раздувающегося от гордости за себя-молодца.
– А его, – Джон кивает легко на Шерлока, – никогда даже не хотел.
Лицо Джима озаряется победно.
– Но все равно он мой лучший друг.
Джон нажимает на единицу, обозначающую первый этаж, и серебристые створки медленно сходятся, отрезая по кусочку картинки в холле. Лицо Джима мрачнеет, брови Шерлока сходятся под немыслимым углом. Двери отрезают Джона от холла, и лифт устремляется вниз. На секунду сдерживаемое дрожание в глазах пропадает, и Джон видит ослепительно-белые стеклянные стены лифта с углами, прорисованными черным маркером, рубиновую цифру 18 на электронной панели этажей, и воздух, горящий белым. Потом он берет себя в руки, сжимает ткань плаща там, где под ним саднит сердце, и отлепляет свое тело от стенки лифта. Нет времени для ужаса и паники. Нужно спасать свою жизнь от этих двоих, потому что он не готов все потерять. Всех своих друзей.
Кэбмен, смахивающий на Лестрейда, если бы тот был кэбменом и до этого работал матросом, спрашивает, куда ехать. Джон просит ехать прямо, и кэбмен-Лестрейд хмурит лоб. Джон поясняет, что по пути совершит пару звонков, и решит, куда ехать. Кэбмен кивает, и выруливает на шоссе.
Джон соображает очень быстро, быстрее, чем допускал когда-либо Шерлок Холмс, и уж точно быстрее, чем от него ждет Джим Мориарти. Он звонит туда, куда надо.
– Джина?
По его голосу все ясно.
– Что случилось, Джон?
– Джина, я попал в переплет.
– О, так значит Шерлок Холм все-таки жив, – мрачно говорит Джина, и Джон слышит треск растительного масла на сковороде, она продолжает готовить есть, – и ты вляпался в переплет просто между ним и тем замечательным Джимом Мориарти, которого привозил к нам.
Джон замирает с трубкой у лица, и кэбмен, увидев его отражение в зеркале заднего вида, хмурится еще больше.
– Джина…
– Да ладно, Джон, тут все ясно, как Божий день. Что надо?
– Джина, надо залечь на дно, где-то, знаешь ли, в Сассексе.
– И это все? – Джон слышит стук ножа о разделочную доску, – приезжай, я встречу тебя на станции. Когда будешь?
– Ночью, – говорит Джон, считая в уме, – или под утро.
– Приготовлю тебе комнату для гостей, – говорит Джина, а потом добавляет, – ну, когда я усомнилась в реальности Мориарти, ты посмотрел на меня так, будто мог немедля доказать твою правоту. Тут уж я все поняла, что это у тебя за Джим Смитт такой. И вспомнила, что когда я упомянула о смерти Шерлока, твой дружок посмотрел на меня так, будто я дура дурой.
– Он не «у меня», – ворчливо говорит Джон.
– Прикольно, что это единственное, что тебя волнует в этой ситуации, – хохочет Джина.
– Ладно, Джон, у меня уже еда горит. Приезжай, поболтаем. А то у нас тут совсем тоска.
– Ласло? – понимает Джон.
– Мы оставили его в колонии. Раз уж сам Мориарти настоял.
– Джина, – начинает было Джон.
– Жду тебя, звони.
Она кладет трубку, но Джон не успевает поволноваться за нее, потому что за время, пока он разговаривал с Джиной, ему пришло две смски с незнакомых номеров.
– Вокзал Стейтон, – говорит Джон кэмбмену, и тот, наконец, успокаивается.
«Быстро разобрались», – думает Джон. Двадцать минут для взаимного облизывания мозгов – это слезы.
Потом он открывает первую смс. Она гласит: «Я требую объяснений, Джон».
Джон думает: «Я тоже требую объяснений, чертов ты сукин сын».
Вторая смс говорит: «Не пропадай, Джонни, у меня на тебя планы».
Джон откидывает голову на сидение кэба, и по его телу разливается то, что он называл некогда страхом. По его телу разливается сладостная нега желания.
Джон думает: «У меня тоже на тебя планы. Чертов сукин сын».
А потом выбрасывает телефон в окно.
-
-
08.03.2013 в 04:52-
-
08.03.2013 в 14:14Очень приятно, когда кого-то порадовал
-
-
12.03.2013 в 14:17Мозаика выстроилась и всё вернулось на круги своя. Но только с радикально другим уже Джоном.
Респект и большущее спасибо!!!
-
-
13.03.2013 в 03:57Автор, Вы отлично потрудились =)
-
-
14.03.2013 в 15:46-
-
14.03.2013 в 15:47-
-
20.11.2013 в 18:54-
-
21.11.2013 в 01:54Спасибо, что уделили время, надеюсь, вы хорошо провели эти минуты
-
-
03.05.2014 в 00:16-
-
06.05.2014 в 01:15