я тупо охуел
Вампир в Сассексе?
текстУже в семь утра Джон у кассы вокзала Стейтон выясняет, как ему добраться до Лемберли. Уставшая после ночной смены женщина за стеклянной перегородкой дружелюбно объясняет ему, что на поезд до Лемберли он сможет сесть не раньше часа пополудни. Джон смотрит умоляюще. Кассир продает ему билет до Чизмена, и советует взять машину до Лембери там. Получив билет на руки, Джон понимает, что до отправления осталось меньше десяти минут бросается в бег по вокзалу с препятствиями в виде ограждений и пандусов. Но на поезд успевает. Благо два года с Шерлоком научили его одеваться удобно, легко, брать с собой только нужные вещи. Джон одет в джинсы, свободный свитер и ветровку, потому что гроза сменилась последним осенним теплом, и солнце припекает почти по-летнему. В его рюкзаке, с которым он ходит обычно на работу, документы, лекарства, перевязочные средства, деньги.
В общем вагоне оказывается кроме него еще три-четыре человека. Все рассаживаются как можно дальше друг от друга, прильнув к окнам и ловя солнечные лучи. В другом конце вагона разместились бабушка, смахивающая на миссис Хадсон, и ее пухлощекий внук, слева от Джона дремлет студент, планшет в его руках грозится упасть на пол. Джон поглядывает на юнца, и решает, когда ситуация станет опасной, окликнуть соню. Какие-то люди шумят, размещаясь за спиной Джона. Он надеется, что у него не будет попутчика, а если и будет, то он сможет перебраться на другое место, и там уже спокойно проспать все два часа до Чизмена.
Когда поезд отправляется, и за окнами проплывает залитый солнцем промышленный Лондон, Джон поудобнее устраивается, прислонившись виском к стеклу, чтобы подремать, но его локоть тут же сдвигают с подлокотника, и Джон понимает, что пора искать новое место, его сосед пришел. Джон убирает локоть, подтягивает с пола рюкзак и неловко поднимается. Можно пересесть на сидения напротив, там как раз никого нет. Внимания Джона привлекают туфли попутчика, на ногах, протянутых через проход к сидениям напротив. Увидев их, Джон устало прикрывает глаза и, осознав масштаб катастрофы, садится на прежнее место. Мориарти протягивает ему бумажный стакан кофе, прикрытый крышкой. На стакане написано «Джонни-бою». Джон вскидывает глаза на Мориарти, открывает рот и… Мориарти больше не мертвец. Он настолько живой, насколько Джон не был жив вот уже больше, чем год. И Мориарти улыбается ему мальчишеской улыбкой, которая означает «Ну, что со мной поделаешь?».
– Доброе утро, Джонни. Почему ты поклялся больше никогда не возвращаться в Шотландию, Джонни?
Джон отворачивается к окну, смотря, как окраины Лондона окрашиваются в золото. Он пытается не думать, что и Мориарти окрашивается в золото.
– Отвали.
– Но я принес тебе кофе, – бумажный стакан тыкается в сжатый кулак Джона.
– Отвали.
Проводник спрашивает билет у шумных пассажиров за Джоном, потом спрашивает билет у Джона, Мориарти показывает свой билет с сияющей улыбкой. Проводник смеряет его презрительным взглядом. Вслед ему, будящему студента, Мориарти кричит «Хорошего дня, сэр!».
– Посмотрел так, будто я ему глубоко противен, – замечает Джон, отвлекшись от индустриального пейзажа, и разглядывая проводника искоса.
Проезд влетает в тоннель, и на мгновения вагон и пассажиры погружаются в темноту.
– Хочешь, я убью его просто сейчас? – спрашивает Мориарти хриплым мрачным голосом у Джона над ухом в тьме, не ясно, как он так быстро успел придвинуться.
Поезд, набирая скорость, вырывается из тоннеля, и Мориарти сидит как можно дальше от Джона и улыбается своей мальчишеской улыбкой. На нем черная футболка и молодежный черный пиджак со значком «GreenPease» на лацкане. Выдают его, пожалуй, только туфли, такие туфли – это слишком дорого, да еще и кожа.
– В Шотландии знают правду обо мне, – говорит Джон, смотря мимо Мориарти на вновь уснувшего студента, – и я поклялся туда не возвращаться.
– Какую правду? – Мориарти подбирается на сидении, глаза его делаются серьезными.
– Это я в полнолуние разодрал дочку местного шерифа, – вздыхает Джон, – когда обратился.
Мориарти удивленно моргает, брови его сходятся на переносице.
– Это сейчас шутка была?
Джон отворачивается к окну.
– Смешно, – соглашается Мориарти, и даже улыбается, но Джон не видит, прильнув к окну.
– Ты слушал мой разговор с Джиной?
– Да, запись, – мурлычет Мориарти, располагаясь в кресле как можно более удобно и потягивая кофе, – на сон грядущий, как музыку, Джон.
Джон подносит и свой стаканчик к лицу, принюхивается, пытаясь определить, не пахнет ли медикаментами или миндалем, то бишь, цанидом.
– А я подумал, как могу пропустить такое веселье? Доктор Ватсон – охотник на вампиров. Граф Дракула и вампир Лестат дрожат в ожидании конца.
Джон отставляет стаканчик на маленький откидной столик между сидениями и поворачивается всем корпусом к Мориарти. Тот развалился в кресле, шумно таская кофе из стакана сквозь крышку.
– Дай свой телефон.
Мориарти поднимает брови, но, изучающе рассматривая выражение лица Джона, достает смартфон и кладет в протянутую руку Джона. На секунду Джон прикрывает глаза и вдыхает больше воздуха. Телефон лежал в кармане пиджака и напитался теплом Мориарти, и это… будоражит Джона, как гончую. Будто от этого тепла можно взять след и загнать сумасшедшего маньяка в ловушку. Джон, не сразу научившийся пользоваться подарком Гарри, все же интуитивно находит в телефоне (Мориарти ждет, что он станет копаться в его контактах?) фотокамеру, что-то меняет в настойках, ставит режим «природа», потом меняет его на более подходящий «спорт» для движущихся объектов, и фотографирует пролетающий за окнами пейзаж – гидроэлектростанцию в отдалении, и подлесок на переднем плане. Снимок получается на удивление четким и даже симпатичным. Сжимая в руке телефон, Джон снова поворачивается к Мориарти, выжидающе смотрящему на него.
– Я стал хоть на процент похож на тебя?
Мориарти улыбается, улыбка его означает «нет». Джон улыбается в ответ и кивает утвердительно.
– Вот и ты, играясь в игрушки Шерлока, не станешь похожим на него.
Он отдает Мориарти телефон, тот кладет его в карман. И молча отворачивается, разглядывая спящего студента. По проходу снова проходит проводник и снова смотрит на Джона с презрением.
– Я прикажу его убить, как только мы прибудем на место, – говорит в сторону Джим, и Джон плохо слышит его, – когда будем ехать назад, возьмем купе, тут ужасно неудобно.
– Назад мы вместе поедем только через мой труп, – отвечает Джон, выравниваясь в кресле.
– Я застрелю тебя, Джон, – Мориарти собирается за секунду и принимает свирепый вид.
– И с кем ты тогда будешь играться, представляя, что ты – Шерлок? С миссис Хадсон?
– Я застрелю тебя не совсем.
Джона смешит это мальчишество.
– Не совсем?
Вагон залит солнечным светом, воздух искрится и светится изнутри. У кучерявого пухлощекого малыша вместо шапки волос – золотой ореол вокруг головы. Пыль, будто разноцветное конфетти кружи в воздухе. За окнами проплывает Суррей, пролетают унылые домишки и яркие магазинчики, пролетают вдалеке рассыпанные по долине деревни и белые спины овец. Джон подставляет солнцу лицо, руки, волосы. Как знать, может, это последнее его солнце, может, это вообще последний его день. Потому что он намерен заставить Мориарти его убить. Если да – ну и пусть, если нет – он не убьет его больше никогда. Или сегодня, или никогда. В конце концов, это такой прекрасный солнечный день, и будет прекрасно и умереть, и жить в этот день.
– Слушай, а как же это ты без снайперов сегодня? – спрашивает Джон у притихшего Мориарти, и поворачивается, рискуя снова смотреть на чертова ублюдка.
А проблема в том, что этот свет… Этот день делает всех такими живыми, даже Джона. И даже Мориарти. Оказывается, у него не черные глаза, а темно-карие, и губы обветренные, как у подростка, катающегося на велосипеде целыми днями, и (в этом свете слишком, СЛИШКОМ хорошо видно) крошечный шрам полумесяцем у правого глаза. Наверное, это что-то из детства, может, неудачная поездка на мотоцикле, или трагический полет с яблони.
– Или все эти люди, – Джон слабо кивает на бабушку с внуком, не упуская взгляда Мориарти, – твои снайперы?
Мориарти усмехается криво, ноздри раздуваются хищно.
– С тобой, стойкий оловянный солдатик, я справлюсь сам.
Джон недоверчиво кривится.
– А за твоей сестрой и твоим рыжим дружком присмотрят мои снайперы.
Когда лицо Джона принимает действительно свирепый вид, Мориарти усмехается мягко:
– Шучу, Джонни, шучу. Сегодня только ты и я, никаких снайперов.
– Слушай, отвали, – Джон оседает в кресле, понимая, что опасно дразнить бешенную собаку, когда она может укусить твоих близких.
– Джон, нельзя бросаться камнями, когда ты живешь в стеклянном доме.
– У меня нет дома, – обрывает Джон, – если следовать твоей логике. Ни брони, ни стеклянного колпака.
– Сплошная живая трепещущая плоть, – вздыхает Мориарти, будто цитируя что-то неизвестное Джону, – и о плоти. Что ты знаешь о вампирах, Джон?
– Спроси, что я знаю о гемофилии.
– Это неинтересно, особенно когда мы пойдем в лес на призывный вой, твои знания медицины мало чему помогут.
Мориарти утыкается в телефон, что-то насвистывая.
– Сияют на солнце, холодны, как мрамор, любят школьниц, – выдает он, наконец, и Джон вздрагивает.
– В детстве у нас были разные мультики, – замечает Джон, – как на счет Ван Хельсинга? Дракулы?
– Википедия говорит, что вампиры красивые, и сияют на солнце, – настаивает Мориарти, и поворачивает лицо к солнцу, Джон видит лучики в его карих глазах, – в такой денек проблем с опознанием не будет, а?
Его лицо нельзя сравнить с камнем, с глиной, нельзя сказать, что оно вырезано из дерева или вылеплено из желе, это лицо – человеческое. Мимические морщины, обветренные губы, поры кожи. Человек.
– Эй, Джон?
Джон ощущает дрожание глазных яблок, и с усилием трет глаза. Этого еще не хватало. Не сейчас, не сейчас.
– Тут пишут, что вампиру нужно вогнать кол в сердце. У тебя есть кол?
– Можешь зайти в бильярдную в Чизмене и выкупить у них кий.
– А это уже план, Джонни.
Джон молча отворачивается к окну, мимо проплывает белое поле цветущих осенью мелких цветков, над полем плывут белые кучевые облака, и, кажется, Суррей самое замечательное место на планете. Сейчас. Остановить поезд, выйти, и… просто вдохнуть. Не топтать цветы, не хватать облака руками. Вдохнуть.
– Джон, помнишь, я говорил тебе о том, что иногда со мной случаются приступы нарколепсии? – голос Мориарти спокоен.
– Да.
– А вот и один из них.
Мориарти обмякает, и заваливается на Джона кулем. Будто отравленный или подстреленный. И совершенно безжизненный. С Джоном уже такое бывало. И вот это – уже слишком.
Это – происходит. Наплывом. Солнечный свет накрывает Джона жаром, как волной, справа налево, к сердцу, сердце отзывается испуганной морзянкой. Цвета изменяются, цвета снова переключаются. Вагон нарисован пастелью на картоне, очертания предметов нечеткие, размытые, меловые. Небо за окном – неровные поспешные штрихи пастели, за мягкой голубизной просматривается белый картон. У бабушки впереди кобальтовое платье, глубокого, как ночь, цвета. У внучка золотые с искрами волосы. Цветы на поле вырисованы с заботой и упорством, каждый цветочек, до детали, с таким нажимом, что кусочки пастели должны были ломаться, а с другой стороны картона остаться выпуклости. Все притрушено солнечной крошкой, каждый предмет, каждая деталь – все в солнце, теплом, благодарном, живом. И Джон улыбается, откидываясь на спинку кресла, понимая, что не будет даже бороться с этим, потому что это – прекрасно. Это галлюцинация? Одна из самых прекрасных галлюцинаций, который человек видел за всю историю своего существования, как вида. Джон вдыхает эти пастели, это солнце, но, чувствуя под плечом тяжесть свалившегося на него Мориарти, боится повернуться к нему, потому что он тоже… Боже, пропитан солнцем. Трогателен. Уткнувшийся носом в его ветровку, в съехавшем пиджаке, беззащитный и… беззаботный. Это сон, но во сне он даже не нервничает. Лицо цвета, который чаще подбирают для… детей, чтобы рисовать совсем юных беззаботных детей. Ни единой морщины, ни шрама на лице, все затерто мелом. И это мертвец, шаркающий по его квартире? И это он…
Быстро, быстро, как иголки снега в лицо посреди осеннего Суррея, как песчинки, терзающие огрубевшую кожу в Афганистане. Та пожилая леди, в которую он выстрелил, когда она попыталась описать его голос (который у него отобрали), все те люди, обмотанные взрывчаткой. Шерлок, падающий с крыши, раскинув руки, как птица крылья. Что, что сказал этот рот, что Шерлок взметнул полями пальто вверх? Как это существо заставило его убить себя? И как это существо умудрилось убить и его, Джона? И что противно – не хотя даже, не планируя, даже не беря тугодума в расчет.
Рука крепко сжимает его запястье, так, что Джон опасается за сохранность своих лучевых костей. Пальцы горячие и сухие. Джон кривится от боли и… от самого прикосновения. Снова это ощущение, прокатившееся по позвонкам. Цветовой наплыв… уходит не сейчас, кажется, цвета схлынули так же, как и пришли, но Джон не заметил.
– Я правда не держу на мушке твою сестру, – говорит ему в плечо Мориарти, и, тяжело приподняв голову, роняет ее снова, на этот раз подставив под плечо Джона щеку, – дружка тоже не держу. Мог бы свернуть мне шею, пока я был в отключке.
И вдруг Джон понимает, чем от него пахнет, потому что запах забил ему уже все легкие, этот запах – одновременно чужеродный противный запах, и знакомый до одури. Витамин С, капельницы с ним они ставят регулярно больным. Этот запах… мучнистый, густой, белесый запах болезни. Волосы, кожа, одежда Мориарти – насквозь пропитана им.
– Это было бы слишком легко, – отзывается Джон, наклонив голову почти к затылку Мориарти, и снижая тон, потому что студент через проход уже проснулся и снял наушники, – если ты еще раз заснешь, я заново раздавлю твой череп, раздавлю то, что еще не срослось, и запущу тебе пальцы в голову по самое основание.
Мориарти поднимает голову и смотрит снизу вверх тяжелым хищным взглядом, и взгляд этот говорит: сделай. Не «ану-ка попробуй!», а «сделай это», а потом он наклоняет голову и это перерастает в «сделай это немедленно».
– Смотрю, Джон, тебя ведет от моего затылка, да? – спрашивает тихо, пересохшие губы расходятся, оголяя кровоточащие трещинки.
– Нашел бы ты себе девушку, Джим, – Джон мимоходом стряхивает голову Мориарти с плеча, тот придерживает ее, тяжелую и неповоротливую, рукой.
– Зачем мне девушка, у меня есть ты, Джонни, – парирует.
– Понимаешь, что только что сравнил меня с объектом желания, нарколептик? – Джон лихо отхлебывает холодный кофе из стаканчика, скалясь, – Давно таблетки принимал?
– Я понимаю, – говорит замогильным голосом, и Джон тут же отворачивается от солнечного пейзажа за окном к нему.
– Все шутишь, Джим, – качает головой Джон, отхлебывая кофе, осуждающе поджимает губы, будто отец напакостившего ребенка.
– Шучу, – серьезно соглашается тут же Мориарти, смотря ему в глаза, а спустя несколько секунд выдает жесткую фальшивую улыбочку.
– Не шутишь, – понимает Джон, опуская стакан на колено.
А потом Мориарти начинает хохотать невесело. Гомерически, но невесело. С издевкой, с насмешкой. Следом начинает хохотать Джон, хлопая себя по колену, и держа кофе подальше от брюк, чтобы не пролить на них напиток. Слезы выступают в уголках глаз.
– Чизмен, господа, – объявляет мрачный проводник.
Джон поворачивается к окну, к беззаботной долине за ним.
– А где..?
– С другой стороны, сэр, – кивает на противоположное окно проводник.
– Метрополис просто, – подводит итог Мориарти, рассматривая крошечную железнодорожную станцию за окном.
-
-
09.03.2013 в 13:43Джим наконец-то стал Джимом, столько напряжения и динамики, Ласло так вообще суперски описан
И африканка очень колоритная, зацепила за живое. Чёрно-белые глюки - это нечто!
С удовольствием буду читать дальше=)
-
-
09.03.2013 в 14:22Надя, я так рада слышать это все от тебя! Спасибо!
Нууу, Надя! Черно-белые галлюцинации - это повод для гордости и основной стержень
-
-
09.03.2013 в 14:23