я тупо охуел
Шалтай-болтай
Что не удивительно - текст
Впервые это случилось спустя полгода после смерти Шерлока. Дело было немного иначе, чем сегодня, но очень похоже. Джон пришел с работы в клинике, где лечил насморки и ревматизм, открыл дверь, включил свет, и с порога увидел, что в кресле у камина кто-то сидит спиной к нему. Джон мысленно протянул цепочку действий от этой секунды, и когда он сможет взять гостя на прицел пистолета, хранящегося в ящике стола. Потом успокоился, и привел себя в чувство. Еще никто не отменял слишком наглых журналистов, а на нем уже висит один иск в суд за превышение обороны, когда он столкнул напавшую на него журналистку со всех пяти ступенек крыльца у входной двери на Бейкер-стрит.
Человек не обернулся на звук, он медленно, будто один из мучимых ревматизмом больных Джона, поднялся, и обернулся всем телом, чтобы взглянуть на Джона. Человек выглядел, как помолодевшая, изможденная копия Ричарда Брука, каким Джон увидел его впервые. Лишь сходство, сильное сходство.
Джон узнал Мориарти, только тогда, когда тот открыл рот, чтобы что-то сказать, а потом закрыл, не посчитав нужным. Какой-то проблеск мимики заставил Джона сопоставить все факты. И снова создать цепочку действий, в конце которой он нажимает на курок пистолета.
Мориарти был похож на Мориарти в той же степени, что и Джон похож на Мориарти. Щеки его ввалились, под глазами серели круги, волосы на голове были коротки настолько, что Джон видел светящуюся сквозь них кожу головы. Глаза его запали и сделались такими громадными, что придавали своему обладателю некоторое сходство с пленными в концентрационных лагерях. В руках у него ничего не было, но Джона это не обмануло, видимо, вся комната просматривалась снайперами.
– Что надо? – вместо предположительной цепочки действий, связанных с пистолетом, Джон поставил на пол свой рабочий портфель.
– Где Шерлок Холмс? – человек не спросил, человек пророкотал голосом, который вряд ли когда-нибудь мог принадлежать Джиму Мориарти.
Джон видел порядком ларингитов, но этот, видимо, был чем-то особенным.
Где Шерлок Холмс? Джон подумал недолго, но пришел к выводу, что чертов ирландский мудак никогда не узнает, где Шерлок Холмс, потому что ему, Джону, терять, в принципе, нечего. И пусть попробует ему чем-то угрожать.
– Поищи на шесть футов под землей, – отвечает Джон с таким лицом, будто готов просто сейчас получить пулю в лоб, и не расстроиться ни капли.
– И поэтому ты так спокойно об этом говоришь? – рокочет Мориарти своим сиплым, хриплым, прерывающимся альтом, – И именно поэтому ты совсем не скорбишь о своем друге Шерлоке?
Джон отмечает про себя, что Мориарти не шевелится вовсе, застыв в одной позе, и даже мимика его окаменела.
А потом на Джона обрушивается понимание. Что это Мориарти жив, а не Шерлок. Что это о нем должен позаботиться Майкрофт.
На похоронах, когда закрытый гроб с Шелоком был выставлен в Доме покоя, в закрытом зале для самых близких, охраняемом людьми правительства, Джон не находи себе покоя. Не было ощущения законченности, ему все казалось, что игра еще длится, и смерть Шерлока – не предел. Что даже смерть Мориарти – не предел. И тот гроб под сводчатой аркой в другом конце зала – не точка в этой истории.
Тогда ему пришлось уйти, спасаясь от Молли, он забился в какое-то служебное помещение и привалился спиной к двери, а за его спиной, и за дверью, голос Майкрофта сказал:
– Он жив, я узнал буквально минуту назад. Понятия не имею, как он спасся.
Джон замер за дверью, и лоб его покрылся испариной моментально.
– У него всегда был талант выкручиваться из подобных переделок, что не удивительно.
Несколько секунд Майкрофт слушал собеседника, а потом его голос снова прозвучал за спиной Джона.
– Да, мама, я о нем позабочусь. Я приложу все усилия, чтобы позаботиться о нем, мам.
Никак иначе, кроме как «чертов сукин сын» Джон о Шерлоке больше не думал. Чертов сукин сын придумал аферу, как выкрутиться из передряги, а ему, Джону, ему, туповатому Джону, не сообщили пары деталей. Ведь… чего стоит его моральное состояние в сравнении с опасностью быть раскрытым? Боже, а этот монолог на крыше. Чертов сукин сын.
Джон больше ни минуты не оставался в Доме покоя. Джон больше ни минуты не оставался трезвым. Ему нужно было выпить за то, что его друг оказался чертовым сукиным сыном, точнее, гребаным Иисусом, который воскрес на третий день.
Когда Майкрофт предложил ему через несколько дней оплачивать долю ренты за Шерлока, чтобы Джон мог остаться в квартире, тот сразу все понял. Майкрофт хотел сохранить гнездышко до тех пор, пока чертов сукин сын не решит вернуться, и сохранить Джона, чтобы четов сукин сын снова смог взять его в оборот, когда вернется. На предложение старшего и пока единственного Холмса Джон ответил со снисходительной улыбкой:
– Ну-ну, ну-ну, будьте хорошим братиком, сделайте это.
Майкрофт, как и ожидалось, и бровью не повел. Только посмотрел «Джон-у-вас-синдром-отложенной-утраты». Так ему заявил и психотерапевт. Мол, Джон пока не понимает до конца, что случилось, не осознает утраты, но скоро это сознание придет, и лучше к нему подготовиться сейчас.
Вот оно и пришло. Когда восковая копия Джима Мориарти возвышается посреди его гостиной, и Джон понимает, что диалог Майкрофта с мамой, находящейся во время похорон в Америке, можно трактовать и по- другому. У Джима был талант выкручиваться из переделок? Был. Очень сложно понять, как бы ему удалось спасти с простреленной головой? Весьма сложно. Мог ли Майкрофт под «позаботиться» иметь в виду обещание маме найти и уничтожить Мориарти? Именно это он и имел в виду.
И вот, спустя полгода после своих похорон, Шерлок Холмс наконец-то долетает до асфальта, и наконец-то его голова касается земли. Утрата перестает быть отложенной. На самом деле Шерлок Холмс умирает просто сейчас в гостиной на Бейкер-стрит, умирает в голове Джона Ватсона, умирает посредством того, что Джон видит перед собой живым кого-то другого, кто в тот день был на крыше Бартса. И о ком в том телефонном разговоре упоминал Майкрофт.
Проходит не более минуты, пока в голове Джона проворачивается все колесо событий, а Мориарти ждет ответа. И Джон его дает. Он бы ответил и марсианским захватчикам, и Муссолини, сдал бы все подполье без зазрений совести, потому что просто сейчас ему нужно остаться наедине с самим собой и осознать, что его друг Холмс – мертв.
Он рассказывает Мориарти всю свою правду. И тот ему ожидаемо не верит. Но Джону все равно.
Так Джон впервые встретился с Мориарти, и так Джон понял, что Холмс мертв.
Джон помнит все диалоги с Мориарти, он хранит их, как сухие выжимки слов в глубине своего сознания. Даже сегодняшнюю встречу он помнит наизусть. Джим поздоровался, Джим сказал, что у него не горит свет, Джим заметил, что Джон неразговорчивый. Джон спросил, какого черта ему надо, и Джим разыграл в ответ этюд на тему оборотней. Потом Джон спросил про камень…
И так всегда, каждая встреча хранится задокументированная. Кроме той, первой. После осознания того, что только что произошло, Джон не помнит не то что, как Мориарти убрался из квартиры, он не помнит даже, что было в тот вечер, и что было на следующий день.
Но зато окружающие, в виде Сары, Гарриет и Молли были очень обрадованы, что осознание утраты, наконец, к нему пришло, потому что чем дольше человек не осознает, тем больнее потом приходит понимание. Джон же молодец, справляется с этим так, как и можно было от него ожидать. Ну, конечно, как и должно, он позавчера потерял друга, с чего бы ему воспринимать это легче, чем надо?
Джон осознает, что оскорбил персонифицированное британское правительство, недавно отказавшись принимать его оплату за квартиру, Джон осознает, что ненавидел и презирал своего лучшего друга. Своего мертвого лучшего друга. Вот это хуже всего. Обманываться полгода, клясть Холмса полгода. Какой идиот.
И еще хуже: Мориарти-то живее всех живых. Шерлок умер, а Мориарти живее всех живых. И, получается, умер Шерлок не за что, за фикцию. Получается, чертов ублюдок его обманул-таки. А потом своим поведением Джон еще дал понять ему, что Холмс жив, и теперь этот психопат будет искать его до тех пор, пока не выкопает труп с глубины шести футов.
Но самое страшное осознание к Джону пришло позже, спустя пару дней после первого визита Мориарти: Мориарти жив, а, значит, все его жертвы не отомщены. Это значит, что на них с Шерлоком в равных долях (а на Джоне, может, и в большей степени) лежит ответственность за то, что они не избавились от подонка. Значит, он до сих пор ответственен за всех тех, кого погубил Мориарти до и после происшествия в бассейне. Они должны были остановить гада, а вместо этого Шерлок пожертвовал своей жизнью, а Мориарти остался жив. И будет убивать снова. И все эти жертвы будут исключительно на совести Джона Ватсона, как последнего, кто мог остановить, но не остановил.
А потом в квартале от клиники, где Джон осматривает очередной гайморит, попадает в аварию автобус, набитый туристами и их детишками. Травмированных отправляют в отделение «скорой», рук не хватает, и Джон отпрашивается у Сары в «скорую», помочь с раненными. Дежурный, увидев доктора с тростью, тотчас усаживает его за бумажную работу, тем самым освобождая лишнюю пару дееспособных рук. Джон не против. Но когда он видит, как какой-то рыжий балбес пытается поднять на руках мальчика с возможным сдвигом позвонков, то гаркает на сопляка (сопляком позже оказывается Пэтти) и, навсегда оставив трость у стола в приемном покое, проводит транспортировку больного правильно.
Вечером он возвращается к Саре, засевшей за документацией, и та спрашивает, где же его трость. В ответ Джон просит перевести его в «скорую». Он знает, что Сара не откажет, потому что:
– Джон, я верю тебе, я верю в Шерлока, потому что он спас мне… – начинает Сара, начинает задолго до происшествия в «скорой».
– Только не говори, что Шерлок спас тебе жизнь, – обрывает Джон, – он впутал тебя в историю, где тебе могли пробить голову металлическим ломом, а потом спас. И вообще это был я.
Тогда Джон был уверен, что Холмс жив. Теперь Джон знает правду, ему стыдно за ту реплику, но он уверен, что Сара не откажет. И Сара не отказывает.
Это не то, что дается ему легко. Врачи в терапии привыкли к Джону-Ватсону-дружку-Холмса, люди в «скорой» смотрят удивленно и бурно обсуждают все перипетии происшествия полугодичной давности. Некоторые даже что-то спрашивают в открытую. Джон отвечает так, будто о том деле знает тоже только из газет. Его тон не оставляет пространства для маневра. Все равно только тому рыжему шалопаю Пэтти, который за мыслями о новом «игольнике» в игре и попке Люси Лью в сериале не видит ничего, ни разоблачений в газетах, ни знаменитости, спящей на соседней койке в ординаторской. Джона это немало забавляет.
А еще переаттестации за переаттестациями. Психологическое освидетельствование. Способны ли вы адекватно реагировать на насилие? Способны ли вы применить физическую силу к больному в целях его же пользы? Ваш перевод в «скорую» связан с Шерлоком Холмсом?
На последний вопрос Джон отвечает поднятием бровей и позволяет уголкам губ съехать вниз в угрюмой гримасе. С Шерлоком? Скорее с Мориарти, но этого, вам, мистер мозговправ, лучше не слышать. А потом Джон все-таки отвечает:
– Вряд ли моя работа в скорой помощи может спасти кого-то, кто находится в гробу уже полгода. Поздновато, не находите?
Психолог – суровый виг пятидесяти лет, снимает очки и доверительно сообщает:
– Я верю вам, Джон. Мориарти реален.
Джон думает, что этот мужчина в кресле напротив него даже не представляет, насколько Мориарти реален.
Психологическое освидетельствование Джон проходит только потому, что «Мориарти реален», а психолог, получается, заангажирован.
Адреналиновый наркоман? Да.
Джону не везут пищевые отравления, сломанные конечности и расплющенные носы. Ватсону (вон тот, в зеленом костюме!) везут простреленные конечности, ножевые ранения, химические ожоги третьей степени. Все то, где нужны быстрые и по-военному умелые руки, где глаза не будут разбегаться, а тошнота подкатывать. Джон спасает жизни, Джон танцует на грани лезвия, где каждый миг может потерять человека, уронить его жизнь на пол, а может спасти. И Джон спасает. И уже спустя месяц его коллеги забывают, кем он был, и понимают, кто он теперь, кто он на самом деле. Он Ватсон (ну, в зеленом костюме, тот, по смертельным случаям!).
Адреналиновый наркоман? Да.
Тем временем Мориарти приходит. Мориарти приходит узнать, не объявился ли Шерлок. Он уверен, что узнает сразу (и Джон согласен с ним на все сто процентов), увидит по глазам Ватсона, когда тот вернется. Джон не раз примерял на себя ситуацию за прошедшие полгода, где дверь распахивается, и на пороге появляется Шерлок, и даже не рассматривал вариантов, что он сможет сохранить это в тайне. Он же Джон. Простак Джон, какие тайны.
Джон помнит стенограммы всех посещений Мориарти. Как правило, говорится в такие вечера (непременно вечера) очень мало, и если записать их диалоги, выйдет коротенькая записочка в блокноте. Зато между фразами пролегает масса других смыслов, которые даже Холмс вряд ли сумел бы обозначить или вычленить из общей канвы.
Во время третьего своего визита Мориарти входит так тихо, что Джон слышит его отвратительные шаркающие шаги только когда тот приближается к дивану на расстояние в пару шагов. Джон, после смены с двумя огнестрелами и одним малышом, проглотившим пуговицу, и выжившим только благодаря дырочкам в пуговице, сидит в темноте и тепле на диване, откинув голову на спинку. Он сидит так уже около полутора часов, не засыпая, но наблюдая, как комната погружается в темноту. Когда тьма съедает очертания предметов полностью, перед глазами встает лицо сегодняшнего мальчишки, которому на ладонь медсестра Джона (крошечная индуска двадцати с лишком лет) кладет вынутую пуговицу. Губы Джона расползаются в улыбке, когда движущиеся картинки в его голове выдают продолжение сцены – пацан ловко сует пуговицу обратно в рот, а Джон и медсестра, как два коршуна, бросаются на него с криками.
Видимо это и сбивает Джона с толку, это веселое воспоминание, которое обычному человеку не покажется забавным. Видимо поэтому он слышит шаги в темноте так поздно. Мертвец за спиной шаркает так громко и неловко, что наталкивает Джона на размышления.
– Ты так шаркаешь… – Джон поднимает голову со спинки дивана и смотрит в темноту, рассеивающуюся лишь на мгновения, пока автомобиль проезжает мимо, – мне кажется, ты все же умер и стал зомби.
Мориарти тяжело опускается рядом на диван. Они остаются сидеть, соприкасаясь рукавами свитеров. Джон слышит его запах – не разложения и гноя, естественно, и даже не формальдегида, а какой-то очень знакомый и родной запах.
– Стал, – соглашается Мориарти, тяжело дыша. Кажется, семнадцать ступенек дались ему с трудом, – но, скорее, детищем Франкенштейна.
Джон хмыкает и поворачивает голову в темноте к Мориарти. И впервые ощущает то самое дрожание в глазных яблоках, которое позже заставит его думать о посещении психолога-вига, который дал ему путевку в «скорую». В темноте видны лишь глаза, блестящие в отсветах с улицы, как глаза шакала.
– Ну, что, доктор Ватсон, не поверили еще в воскресенье Христа?
– Все еще атеист, – отзывается Джон, хлопая глазами и пытаясь избавиться от дрожания.
– И это когда ты видишь меня живым и почти здоровым?
Джон хмыкает, чувствуя, как рукав его, соприкасающийся с рукавом Мориарти, напитывается теплом.
– Я сумел поверить в то, что Шерлок жив, видев его распростертым на асфальте, а твоего тела я даже не видел.
Мориарти откидывается на спинку дивана. Молчит. Джон молчит тоже. А что говорить? Пистолет в спальне, Мориарти здесь. Сделать ничего нельзя, а зачем тогда перекатывать слова?
– Говорят ты ушел работать в «скорую»?
– Поговаривают, – соглашается Джон, и устало потирает глаза. Гораздо проще разговаривать с теплой и доверительной темнотой, чем с живым Мориарти, чем смотреть живому Мориарти в глаза. Глаза Джона полностью свыкаются с окружающей темнотой, и он может различить ноги Мориарти в мягких туфлях, стоящие на ковре.
– А что так, доктор Ватсон? Не хватает войны? Адреналиновая наркомания?
Джон уже набирает воздуха в легкие, чтобы ответить что-то такое эдакое, но Это случается. Случается впервые, не оставив Джону ни объяснений, ни времени для подготовки. Бух. Воздушной волной. Шторы на окне вздыбливаются, телефон ползет по крышке стола к его краю, Джона бросает на Мориарти, тот легко охает. Джон хлопает глазами, но цветное наваждение не рассеивается, не проходит. Комната угольно-черная, контуры предметов прорисованы грифельно-серым по черному, практически не проглядываются. Руки Джона, лежащие у него на коленях, нанесены штрихами мела – неловко и неумело.
Громко сглотнув, Джон поворачивает голову к Мориарти, сидящему рядом. Тот нарисован на черном картоне специальным белым маркером – до отвращения четко, реалистично. Только черты – запавшие глаза, проступающие контуры черепа, хотя проступающие уже меньше, чем во время их первой встречи. Острый подбородок, острые ушные раковины, тонкие губы, некогда постоянно находившиеся в движении, а теперь заставшие в безразличной гримасе. Джон уже видел, Джон прекрасно запомнил. Только черты. Черное лицо, черные провалы глаз. Когда он начинает говорить, его сиплый прерывистый альт видится Джону серой дымкой, ритмично вырывающейся из его рта.
– Что случилось, Джонни?
Джон вроде бы поднимает свою руку по направлению к этому лицу, но вдруг видит, насколько она нечеткая, нерезкая по сравнению с лицом Мориарти, и когда они встретятся, его меловая рука не причинит тому увечий, потому что лицо нарисовано гораздо четче. Неужели, думает Джон, неужели и мое лицо кажется таким безвольным и дымчатым по сравнению с его оскалом?
– Знаешь, – начинает говорить Джон, и видит, что его сильный здоровый голос вырывается изо рта белыми чистыми облачками, по сравнению с которыми чахлые вибрации голоса Мориарти ничто. Вот в чем разница. И Джон продолжает.
– Дело не в наркомании, Джимми. Дело в тебе. Я был уверен до прошлого месяца, что ты покинул этот мир, и понес наказание за все преступления, которые организовал или совершил. Я думал, тебя уже жарят на вертелах черти за всех этих людей, а ты жив. И все твои козни не отплачены, и все твои прегрешения – и на мне тоже, как на человеке, который тебя не размазал, когда мог.
Белые губы Мориарти расползаются в гнусной улыбке:
– Ну, Джонни, не вини себя так сильно, вряд ли у тебя была когда-то возможность размазать меня.
Джон выдает такой громкий смешок в ответ на это, что белое облачко его голоса пыхает в самодовольное лицо Мориарти, и белая крошка мела остается налетом на его черном лице. Черты ночного визитера изменяются, как-то уязвленно ломаются неровными и нечеткими линиями.
– Я постараюсь помочь стольким людям, скольким смогу. Постараюсь оплатить твою и заодно свою кредитную задолженность перед судьбой.
Мориарти отворачивается от него, и Джон видит его в белый, острый профиль, начертанный упрямой рукой на черном картоне.
– Я тебе покажу кое-то, – говорит этот изломанный голос, и Джон чувствует… нечто.
Белая рука с белыми пальцами погружается в его размытую меловую руку, и та принимает схожий вид – контуры ее очерчиваются резче, черточки становятся плотнее, и тогда Это проходит. Мир вспыхивает, и принимает нормальный вид. В темной комнате с цветной, но в темноте неразличимой, мебелью, с темным Мориарти, очертания которого интуитивно различимы в темноте, с собственными серыми руками, с бесцветными словами. Не более.
Пальцы Мориарти, задержавшись подушечками где-то между, у основания его пальцев (Джона продирает по позвоночнику и выше дивным ощущением, название которому он дать не может), проскальзывают дальше, сжимают руку, а потом с силой, недюжинной для человека, который шаркает, как зомби, и разговаривает, как живой мертвец, притягивают пальцы Джона к затылку мертвеца, погружают в жесткие волосы и помогают нащупать. Мертвец освобождает руку Джона из хватки, а тот продолжает ощупывать его затылок с отросшими заметно волосами, и рад, что в темноте не видно его лица. Затылок мертвеца представляет собой миниатюрное подобие Гималаев с выступающими пиками, горными грядами и уступами. И все это покрыто тонкой новой кожей, гладкими шрамами, на которых не растут волосы. Ничего более ужасного и завораживающего Джон еще не видел. Еще не трогал.
Джон поспешно убирает руку, когда мертвец выдает какой-то сытый урчащий звук в ответ на касание к какому-то из шрамов.
– Ты пальнул себе в голову, – говорит Джон.
– Пальнул, – соглашается мертвец.
– И не вынес себе мозги?
– Вынес.
Из темноты раздается какое-то очень злобное и угрюмое рычание. Совсем не похожее на старого милашку Джима.
– И почему ты еще жив?
– На освидетельствование оперативно приехали нужные люди, освидетельствовали, забрали в морг. Не довезли в морг.
– Они собрали тебе простреленную голову? – недоверчиво интересуется Джон.
– Скажем так, – к мертвецу возвращается прежнее расположение духа, – я знал, куда стрелять, каким калибром и когда.
– Невозможно, – заявляет Джон, непроизвольно потирая то место, на руке, которого касались пальцы мертвеца.
– Даю совет на будущее, Джонни, если захочешь провернуть фальшивое самоубийство, не нанимай людей за деньги. Нанимай фанатиков. Эдаких Холмсов от медицины, которые сделают нечто подобное не за деньги, а ради того, чтобы доказать, что они могут собрать человеческий череп по кусочкам.
– Нельзя собрать человеческий череп по кусочкам при жизни, – мрачно замечает Джон.
– Ну, у вас на войне простреленным черепам оказывали мало внимания, – отвечает голос из темноты, – добить и все.
Джон смотрит глазами с огромными зрачками, расширенными в темноте, по сторонам, на черную мебель, на черного мертвеца, и пытается понять, что случилось, тогда, когда они обрели столь странный вид.
– Как видишь, неплохо себя чувствую.
Джон усмехается, и уверен, что видь он мир в тех красках, что минуты назад, смешок бы вылетел из его губ плотным белоснежным облаком уверенности.
– Я вижу. Особенно походка. Подвижность шейных позвонков на нуле. Что-то со связками, – тут Джон понимает, что чертов сукин сын стрелял себе куда-то в горло, а не в голову, – и еще зрение.
И это все только за пару минут, когда он видел мертвеца при свете в их вторую встречу. С глазами там вообще какая-то беда.
– Ага, а еще иногда я засыпаю, – соглашается ничуть не уязвленный мертвец, – мой лечащий врач подозревает нарколепсию.
«Нет, думает Джон, это не нарколепсия, это после травмы, это пройдет».
– Но приступы все реже, и все короче. Но как-то странно по-прежнему.
Джон думает, что если сейчас ему на плечо шлепнется голова зомби-Мориарти он уже не удивится ни капли. Это просто войдет в привычку в дальнейшем. А что это «дальнейшее» будет, нет даже ни капли сомнений.
Примерно поэтому – из-за Мориарти, из-за адреналиновой наркомании, из-за непреодолимого желания искупить долги, Джон все же в свой законный выходной приезжает в клинику. Профессор Кингстонского университета Хилтон Сомс, укутанный тремя одеялами пьет из стакана с трубочкой морковный сок и выглядит изможденным. Перед тем, как войти в палату, Джон осведомляется о его самочувствии, и медсестра сообщает, что Сомс не спал всю ночь, метался в горячке и постоянно бормотал об экзамене.
Увидев Джона в палате старик сначала удивленно хмурится, а потом морщины на его лбу разглаживаются, и он приветливо улыбается Джону:
– Я узнал вас, вы…
– Принимал вас вчера в «скорой», – кивает головой Джон.
– …друг Шерлока Холмса, – заканчивает профессор, и Джон чувствует, как уголки его губ ползут вниз.
А с другой стороны… Что в этом плохого?
– Мне нужны ключи от вашего кабинета, и полномочия, чтобы я мог осмотреть офис и записи камер наблюдения.
Лучи, беспощадные солнечные лучи пронизывают комнату насквозь, очерчивают каждую морщину на лице немолодого утомленного человека, истерзанного болезнью и тяжелыми переживаниями. Джон ощущает знакомое дрожание в глазах, и мир подрагивает, непрочный и нестойкий в цветах, в способах изображения. Но он прилагает максимум усилий, чтобы сдержать Это, и фокусируется на реалистичном полноцветном Сомсе на больничной койке, умоляет себя, что этому человеку нужна помощь, и не время красить мир с серое. Не время. Тем более, когда на лице профессора расцветает улыбка, и Джон может гарантировать его лечащему врачу, что до конца дня старик будет спокоен и настроен на выздоровление. Потому что Джон подарил ему надежду. Хотя, вероятен вариант, что вечером старик станет убиваться еще больше, потому что Джон провалится.
А сейчас его ожидает долгая поездка в Вест-Энд до гуманитарного крыла Кингстонского университета в переполненном транспорте и удушливом тепле салонов автобусов.
Джон возвращается из больницы помятым, с разбитой губой и слипающимися глазами. Не включая свет, бросает на пол рюкзак, сбрасывает куртку и бросает ее в кресло, проходит на кухню и повисает на ручке холодильника, припоминая, что, кажется, тот пуст. Чертов денек.
– Ну, как успехи? – спрашивают у Джона из темноты.
Джон ожидает визитов Мориарти. Ровно раз в два месяца, спустя восемь недель после одного визита, Джон начинает ждать следующего. Напряжение нарастает, и Джон привыкает в каждом шорохе выслушивать приближение мертвеца. Но после визита он расслабляется, он чувствует некоторую легкость от свалившегося с плеч груза. И тут на следующий день после душеспасительных бесед тот является снова и гаркает на него из темноты. Джон подскакивает на месте, задохнувшись. Над мойкой загорается тусклая голубенькая лента светодиодов.
Мориарти в домашних туфлях Джона. Это первое, что он видит, когда загорается свет. Его туфли на мертвеце.
– Я тебя испугал?
Джон с профессиональным интересом наблюдает, как к мертвецу возвращается подвижность лицевых мышц. Вот сейчас он уже в состоянии состроить умиленное лицо и прищурить глаза в припадке псевдодоброты.
Джон молча открывает холодильник и воззряется на ветчину. На него же в ответ смотрит копченый лосось. Холодильник забит едой, все это изобилие припорошено листьями салата.
– Подумал, ты вернешься голодным, – урчит из-за спины мертвец.
– Тебе положено вернуться через две месяца, – говорит Джон, захлопывая холодильник, и поворачивается, чтобы уйти, но между кухонным островом и холодильником стоит мертвец, и обойти его нет возможности.
На мертвеце какие-то мягкие брюки и мягкий черный свитер, в горловине которого можно разглядеть ключичные кости мертвеца. Из-под свитера выпирает тот самый синий камень, волшебный синий камень с искрами внутри.
– Джонни, твоя губа, – псевдоозабоченность, – дай-ка погляжу.
Мертвец наклоняется ближе, и у Джона снова продирает по позвоночнику то самое неопределимое чувство, что и в тот раз, когда мертвец взял его за руку. Джон отклоняется, мертвец придвигает свое лицо ближе, рассматривая ранку на губе Джона.
– Думаю, я знаю, что нужно сделать, – мертвец рассматривает рану на расстоянии в пару сантиметров, а потом поднимает глаза на Джона.
Глаза у него воспаленные, с сеткой капилляров, в уголках глаз блестит влага. Синяки под глазами глянцевые, будто от ушиба, шелушится кожа на лбу. Джон отодвигается от мертвеца, пока не понимает, что вжимается спиной в холодильник.
– Джонни, если ты отойдешь, я достану лед для твоей губы, – говорит вдруг Мориарти, распрямляется, тоже делает шаг назад.
Неопределимое чувство от позвоночника раскатывается по всему телу, управляет Джоном. Оно заставляет его отойти от холодильника, быть хорошим мальчиком и не нарываться.
Страх, думает Джон, кажется это страх.
Пока Джон водой из-под крана выполаскивает изо рта остатки крови, попавшей туда из губы, пока обрабатывает рану медикаментами, и уж потом прикладывает к саднящей коже лед, мертвец что-то делает. В тусклом свете он кажется неопасным и ручным. Как бывают ручными бультерьеры. До поры, до времени.
– Расскажи, как прошло, и я оставлю тебя, – говорит мертвец.
– Старик в этом году вручную пишет тексты на латыни для экзамена на получение государственного гранта. Студенты так и получают задания – написанные его рукой. Каждый год задания пишет новый педагог.
Джон стягивает свитер через голову и бросает его на диван в гостиной, рядом с пальто мертвеца. Мертвец нарезает мясницким ножом ветчину и сыр.
– Мистер Сомс прервал написание заданий для обеда. Он закрыл кабинет и ушел, а когда вернулся, кабинет был открыт, а листки с заданиями лежали в произвольном порядке на подоконнике его кабинета. Стало ясно, что конфиденциальность находится под угрозой. А если быть реалистами – конфиденциальность разрушена.
– У моего профессора латыни, помнится, была секретарша, – замечает мертвец, раскладывая огурцы на сендвиче, – а у твоего?
– А у нашего профессора она тоже есть. И она в не меньшем припадке, чем сам профессор, – Джон мрачно открывает банку с кофе и всыпает две ложки в джезву, – Секретарша говорит, что заходила в кабинет положить корреспонденцию перед уходом на ленч, потому что кабинет профессора запирается, а ее рабочее место находится на обозрении всего студгородка.
Мертвец отрывается от огурцов и поднимает вопросительно брови.
– Полностью стеклянный холл. Все секретари сидят в холле, где туда-сюда снуют студенты. Но дело в том, что она не помнит, заперла ли дверь. У них там установили систему магнитных ключей, и она частенько забывала раньше их использовать.
Мертвец корчит рожу, говорящую: «Фу», и ставит перед Джоном тарелку с сендвичами. Первоклассными сендвичами с ветчиной, бужениной, тоненькими кусочками огурца и помидора. Джон отворачивается к плите, где поспевает кофе.
– А что камеры?
– А камеры, – Джон бросает в кофе специю, – охватывают лишь часть холла, и по этой записи лишь можно предположить, кто проходил мимо приемной Сомса, и кто гипотетически мог заметить, что контрольная лампочка магнитного замка горит красным, а не зеленым и завернуть в кабинет.
– Ты нашел, кто проходил? – мертвец кромсает салат все тем же мясницким ножом.
– Я? Сомс нашел! Боевой старик.
Джон выливает кофе в кружку, и понимает, что джезву выбрал на двойную порцию, и кофе остается еще ровно на одного человека.
– А, так своим умом ты еще не до чего в этой увлекательной истории не дошел? – салат под ножом молит о пощаде – «жух-жух».
Джон ставит на стол рядом с разделочной доской, на которой мертвец режет салат, кружку кофе. На него воззряются черные непроницаемые глаза, левая бровь изгибается удивленно.
– Под окнами Сомса пролегает пешеходная дорожка, ведущая от спортивной площадки. Скорее всего, тот, кто побывал в кабинете Сомса, проходя мимо окон, заметил задания, лежащие на столе. Скажем честно, профессор не позаботился о конфиденциальности, обложившись справочниками по латыни и программами вступительных экзаменов. Но никто из студентов, зафиксированных на пленке (а все они будут пробоваться на стипендию) спортом не занимается, а дорожка, скажем честно, мало востребована среди тех, кто не ходит на площадку.
– Почему у профессора под кабинетом отираются только студенты, претендующие на грант? – «жух-жух» говорит салат.
– На стенде у приемной находится список литературы, с которой допускают на экзамен, секретарь вывесила его перед ленчем, они все пришли его копировать.
– Но секретарь ведь ушла на ленч, – на стол рядом с сендвичами опускается салат.
– Да, поэтому они снимали на мобильный, – Джон отпивает кофе.
– Экзаменационные задания лежали на подоконнике, потому что для камеры мобильного было мало света для съемки? – мертвец отпивает кофе.
– Я не буду есть, – говорит Джон сендвичу, – я не буду это есть.
Мертвец наблюдает, как Джон, договорив, впивается зубами в сендвич.
– Пришлось выйти на улицу, – говорит Джон с набитым ртом.
– Как ты вынес такую нагрузку, – вставляет мертвец озабоченно.
– Пришлось выйти и посмотреть, что видно в окно кабинета Сомса с улицы.
– И что видно? – прислонившись к столу, мертвец пьет кофе и наблюдает за Джоном.
– Такому хоббиту как я? Ничего не видно, – мертвец ухмыляется, – там ничего не видно даже такому хоббиту как ты.
Джон усмехается криво. Мертвец строит гримасу из-за кружки.
– Чтобы увидеть с улицы, что лежит на столе, надо быть недюжинным верзилой, здоровенным, как флагшток.
– И среди студентов на пленке таких не оказалось?
– История проста, – Джон отправляет в рот ложку салата, – такой человек есть.
– Верзила?
– Нет, начинающая модель. Ее ноги начинаются где-то на уровне моей груди, – Джон меланхолично поднимает брови и тихо вздыхает, мертвец корчит гримасу, – ее парень – спортсмен, она шла к нему, когда узрела сквозь окно на столе у Сомса натюрморт под названием «Эй, это я готовлю экзаменационные задания по латыни!».
– И ей повезло с дверью?
– И ей повезло с тетушкой Марджори, которая работает секретаршей у Сомса, – улыбается Джон.
– Всегда виновата секретарша! – восклицает мертвец.
Джона вдруг охватывает странное ощущение. Что происходит? Его опоили? Может, ему что-то вкололи по дороге домой? Что он делает и с кем? Что он ест, и с кем обсуждает… и что обсуждает? Как он раскрыл дело государственной важности? И почему, черт побери, от этого не страшно, а забавно? Кто этот человек напротив, кто этот человек с кружкой, из которой когда-то пил Шерлок? Да, ее назначение стерлось, их нее уже почти год пьет только Джон, но ведь когда-то..! Это не чертов Мориарти, это кто-то другой, потому что это все какой-то фарс. Ну, не может у Джона отключиться настолько инстинкт самосохранения, Мориарти, Боже, Мориарти!
– Ты думаешь, что приволочившись сюда, заставляя меня это все говорить, приготовив чертов ужин ты… – лицо Джона искривляет насмешливая гримаса, – поймешь его? Прикоснешься к нему? Уподобишься ему? Ты не станешь им, играя с его игрушками.
Мориарти улыбается, медленно отставляет кофе и через стол наклоняется к сидящему Джону. Его влажные глаза в желтом полумраке поблескивают, как глаза гончей.
– Джонни, – Джон слышит в его дыхании аромат кофе и специй, свой собственный запах, – тебя никто не заставляет говорить. Тебе, как и ему, нужно выговориться. А вот лично тебе…
Джон громко сглатывает и собирает расфокусирующийся взгляд дрожащих глаз на переносице мертвеца.
– Тебе нужно похвастаться личным успехом. Тебя никто не обзывал идиотом, а ты распутал это дельце, и спас старика. И ты все это говоришь мне, потому что мне не надо доказывать, что Мориарти реален.
Я его ударю, думает Джон, я его сейчас ударю, и меня пристрелят. И вместо удара он хватает мертвеца за затылок. Удобно, как же удобно он для этого стоял. Даже ударить его было бы не с руки, а вот схватить за затылок и стукнуть головой о крышку стола – это идеально. Но мертвец был готов. Мышцы его напрягаются, и врачебный инстинкт подсказывает Джону, что мертвец неплохо поработал над собой и над подвижностью шейных позвонков. Под рукой Джона его затылок, испещренный шрамами, выпуклостями и ямами. Прикосновение и давление на позвонки причиняют ему боль, но он упирается намертво. Над его верхней губой моментально выступают капельки пота, глаза упираются в Джона осатанело, не по-человечески. А потом мертвец говорит: «Не стрелять, стоп», за секунду до этого Джон ослабляет хватку, почти отпускает его. Мертвец упирается руками в стол, по обе стороны от тарелки с сендвичами, Джон не отпускает его затылок, продолжая давить вниз, причиняя боль.
– Не дразни доктора, Джим.
Кажется, впервые он называет Мориарти по имени.
– Доктор умеет делать больно, – отвечает его же тоном Джим и усмехается самой безумной из улыбок, – давай договоримся? Я разрешаю делать себе больно, только не так спонтанно, Джонни, тебя чуть не пристрелили.
Джон убирает руки, садится за стол и, хотя вилка в его руке ходит ходуном, снова принимается за еду. Бисеринки пота над верхней губой сказали гораздо больше, чем голос мертвеца за все полгода.
– Слушай, я понимаю, неприятно осознавать, что ты пальнул себе в голову, и теперь вынужден проходить через это все…
Джон даже боится представить все последствия выстрела. Боли, жуткие боли в шейном отделе, адские, мучительные. Потеря памяти, нарколепсия. Невозможность управлять своим лицом, Джон уверен, что рано или поздно голос Мориарти перестанет хрипеть, но он больше никогда не сможет играться им, заставляя скакать от тенора до баса. Нарушение мелкой моторики, дислексия. И то как он смотрит… там какое-то странное нарушение зрения.
– Проходить через это все, чтобы в конце пути тебе сказали, что тот, ради кого ты это все делал… действительно умер. Что ты зря это все провернул, и вам, шалтаям-болтаям…
В гостиной назойливо звонит телефон.
– Больше никогда не сыграть в игру. Какое разочарование. Но… отвали от меня-то, а?
Мертвец вытирает капельки пота над губой. Мертвец успокаивает нервы. Мертвец готов кинуться на него с криками, завалить на пол и стучать его головой о пол. Или нет?
Телефон звонит теперь в кармане Джона, и скоро, Джон уверен, начнет звонить и в кармане Мориарти, так звонящему приспичило поговорить с доктором Ватсоном.
– Джонни, ты дурак, и ни черта не понимаешь, – говорит Мориарти с улыбкой, – и подними ты уже чертову трубку.
– А ты уже уходишь? – интересуется Джон, доставая телефон из кармана.
– Пока не услышу, кто размазал твою губу о зубы, никуда не денусь, – отзывается мертвец и, о боже! Отворачивается к мойке помыть за собой кружку.
– Доброй ночи, мистер Сомс.
Мертвец поворачивается к Джону с вопросительной миной, и тот, непроизвольно отвечает на нее гримасой «ох уж этот старик!». Потом она сменяется гримасой «ох уж этот сумасшедший старик».
– Мистер Сомс… профессор… вряд ли это в моей компетенции.
Мертвец разглядывает озабоченное лицо Джона с интересом.
– Хорошо, Хилтон. Хилтон, не в чьей компетенции убийство вампиров.
Мориарти замирает над мойкой. Джон не видит его лица, но догадывается о его выражении. Потом мертвец медленно поворачивается к нему, и Джон, уже подготовившись, встречает его этюд «смертельное удивление» сурово.
Но потом старик говорит что-то такое, от чего лицо Джона каменеет, и мертвец чуть ли не с озабоченностью вглядывается в изменившиеся черты.
– Хилтон, послушайте меня. Вряд ли Джим Мориарти – вампир.
Джон смотрит в лицо мертвецу, мертвец на эту реплику улыбается. Потом, шаг за шагом, приближается к Джону, мягко уговаривающему профессора Сомса перестать нести ерунду, пока его не переведи в другое отделение – психиатрическое. Со смесью опаски и любопытства Джон наблюдает за Мориарти, пока тот подходит, а потом мертвец тихонько рычит на него, оголив два ряда белоснежных ровнехоньких зубов, без малейшего намека на клыки.
– Совершенно точно Джим Мориарти – не вампир, – утверждает Джон.
– Старик сошел с ума, – подводит черту Джон, отключившись, – говорит, что в Сассексе вампиры поедают младенцев. Хочет, чтобы я взялся за них.
– Может, у какого-то маньяка гемофилия, – предполагает мертвец меланхолично.
– Да, создавать преступления ты мастак, – вздыхает Джон, – а в другую сторону голова работает совсем плохо.
Мориарти же, повинуясь какому-то невиданному порыву, отправляется в гостиную и там натягивает пальто. После нападения Джона выходит это у него болезненно и крайне неуклюже. Из-под свитера выскальзывает камень. При свете он оказывается точно таким же, как и при этом цветовом восприятии Джона – ярко-синим, глубоким, как море, со всполохами внутри. Проследив за взглядом Джона, мертвец оскаливается:
– Волшебный камень, Джонни. Когда-нибудь ты узнаешь его мощь. Так что с губой?
– Парень каланчи, снявшей на “Apple” экзаменационные задания. Когда я пытался выяснить, кому еще она их показывала, ему показалось, что я слишком давлю, – Джон пространно наблюдает, как камень снова оказывается у Мориарти за шиворотом.
– И как, показывала?
– Не в ее интересах, правда?
Впервые Мориарти уходит цивильно, и Джон провожает его до двери. И даже задумывается, что нужно говорить таким, как Мориарти, на прощание. «Скорейшего умерщвления!», «До похорон!», «Не приходи еще!», «Прощай!». Но получается совсем естественно. На последнюю фразу Джона Мориарти отвечает «Просто ты плохо знаешь женщин. Иногда попадаются такие дуры», а потом выходит, закрыв дверь за собой. Ватсон даже не улавливает момента, когда он снял его домашние туфли, и что надел вместо них. Идеальный гость. Принес поесть, приготовил ужин, подал лед из холодильника, а потом самоустранился. Если бы еще навсегда – было бы отлично.
Джон включает весь свет в квартире, а потом останавливается на пороге кухни, и смотрит на последствия общения с мертвецом: аккуратно стоящая в сушилке кружка, недоеденный ужин на столе, растерзанный в пылу несостоявшейся драки сендвич. Надо убирать со стола.
Когда Джон расставляет в сушилке тарелки, стационарный телефон снова принимается трезвонить. Джон бросает взгляд на часы, и понимает, что уже далеко за полночь, и единственный человек, которому могло прийти в голову тревожить его так поздно – совершенно–точно–не–вампир Джим Мориарти.
– Что? – рявкает Джон.
– Джон Ватсон? – спрашивает немолодой женский голос, и у Джона что-то обрывается внутри.
«Что-то случилось с Гарри», – думает Джон.
Вот так обрывается все. Ты проводишь сумасшедший день, он сменяется не менее сумасшедшим вечером, и, черт возьми, тебе это даже приносит какое-то удовольствие, а потом – бац, и вот такой ночной звонок обрывает твою устаканенную было жизнь навсегда. И вот ты стоишь с кухонным полотенцем, переброшенным через плечо, дожевываешь остатки ужина, приготовленного зомби, а все, жизнь твоя закончена.
– Да, это я.
– Джон, это Джина. Джина Фергюсон.
Ватсон смотрит перед собой в пол, и не может припомнить, кто такая Джина Фергюсон.
– Я… – Джина порядком стеснена, – мы с твоей сестрой Гарри… когда-то очень давно…
Обжимались в отцовской машине, а Джон застал. Да, первая гомосексуальная подружка его сестры. Темнокожая оторва с сотней дредов.
– Да, Джин, привет. Что случилось?
– Джон, мне нужна твоя помощь, – отвечает Джина, и голос ее слезно дрожит, – Джон, у нас тут катастрофа.
– Говори, – Джон отбрасывает полотенце, и присаживается на подлокотник дивана, держа телефонный аппарат на колене.
– Мой брат импортирует чай из Африки, – начинает Джина заготовленную речь, а потом голос ее, да и нервы, окончательно срываются, – а еще он импортировал себе эту дрянь, эту туземскую дуру, женушку уебанскую.
Джон вдыхает и выдыхает глубоко. Подождем еще немного.
– Джон, она пила кровь своего ребенка, Джон! Я видела сама, Джон! Все лицо в крови!
Голос Джины захлебывается, она всхлипывает, а потом, успокоившись, продолжает:
– Джон, мы не можем обратиться в больницу, брат не вынесет такого позора, я не знаю, что нам делать, Джон. Ты можешь приехать? Ты можешь посмотреть на нее? Мы закрыли ее в одной из комнат… Я… Я…
– Все, Джина, остановись, – Джон трет переносицу, – Джина, я не могу вернуться в Шотландию, прости, я дал обет.
– Я в Сассексе, – устало выдыхает Джина, – Чизмен, Лемберли.
– Мой номер тебе дал профессор Сомс?
– Да, прости, прости. Его жена была дружна с моей матерью, и когда я позвонила ей, она вспомнила о тебе, и я вспомнила о Гарри… прости.
– Я приеду завтра днем, и мы попробуем решить вашу проблему. Сейчас быстро наглотались таблеток и все легли спать. Я приеду завтра днем, – Джон повторяет волшебную дату, чтобы успокоить Джину, – и все решу. Запиши мой мобильный.
Прощаются тепло. Джон подумывает, что при самом плохом раскладе, уверит их отвезти больную в клинику, если не местную, то в Лондон. Получается, и правда вампирша. Шерлоку бы понравилось.
-
-
07.03.2013 в 22:36Даблджей - ну кто бы мог подумать?! Я же зацепилась за слово Постапокалипсис и думала, что это какой-то футуристический оридж, XDD
Психоделика, как всегда на высоте, браво!
Кейсы тоже пока что вкусные, читаются с большим интересом.
Джон очень верибельный, Джимом пока не прониклась до конца - он как в полусне, реально как зомби))
Генеральной линии тоже пока не просекла, но думаю, что это даже к лучшему. Интрига, мать её!
Небольшая вычитка не помешает, имхо.
Если будет желание - укажу на опечатки и места, которые меня немного смутили. Хотя я и не филолог ни разу, бгг
-
-
08.03.2013 в 00:51Не запаривайся
Постапокалипсис - жизнь после Шерлока
Кейсы не мои, можешь не хвалить их
-
-
08.03.2013 в 09:35Это развлекает, ещё как. И мне кажется, что твои работы давно нужно на конкурсы посылать. Вариться в собственном соку - опасно, имхо.
А то, что заказы бывают - просто замечательно, помогает выбрать направление. Тоже иногда буду тебе заказы делать, ок?)))))))))))))
Под генеральной линией я имела в виду не какую-то там особую мораль, а простую разгадку: жив Мориарти или нет? Жив Шерлок или нет? Хотя к середине всё почти понятно уже, но - вдруг?
-
-
08.03.2013 в 09:36-
-
08.03.2013 в 14:03Блиин, спасибо, столько прекрасных слов! Вот, еще один замешшшательнейший подарок к празднику, твоя пахлава
А по поводу заказов - канешна! Теперь это даже не обсуждается, жду заказов!
-
-
08.03.2013 в 18:38