я тупо охуел
Medicus et Defuncti
Для Алены, которая просила душевных терзаний, синего камня, нуарного убийства и белой крови. Не совсем нуарно.
Ради Мобиуса, который дарит веру, что я не одна в том, что делаю сейчас.
Вике и Наде, которые ждут.
Посвящается единственному мужчине, которого я любила. И люблю. Посвящается Падре.
Зброя нам дається для того, аби захищати один одного. Сергій Жадан
(Оружие нам дается для того, чтобы мы защищали друг друга. Сергей Жадан)
(Оружие нам дается для того, чтобы мы защищали друг друга. Сергей Жадан)
Постапокалипсис
текст
Всю дорогу домой его бомбят смсками. Но он забыл пополнить счет, и не может ответить на страстные мольбы Патрика об этом, этом, и еще, пожалуйста, вот этом. И не может отказать паршивцу, поэтому тотчас по пришествию домой садится за ноутбук. Садится, не снимая пуловера, в котором отработал смену, не открывая холодильника.
С Пэтти легко, как легко бы было Джону Ватсону с любым человеком, не читавшим газет с 1999 года. Пэтти, медбрат, с которым Джон отработал в одну смену уже шесть месяцев, оплетен компьютерными проводами и интернет-протоколами чуть более, чем полностью, и о Джоне Ватсоне, как о герое газетных статей слыхал, но не интересовался. Пэтти, как мальчишка, не пользующийся популярностью у девочек, играется в компьютерные игры, и, как впечатлительная девчонка, смотрит сериалы. Когда-то Джон пообещал сам себе больше не связываться с блогами, интернетом и фолловерами, удалил дневник и не подходил к ноутбуку, но Пэтти постоянно рассказывал о чем-то из сферы своих подростковых интересов, и порывался прислать ему ссылку. Джон так устал объяснять, что ему некуда прислать ссылку, что завел себе серенький аккаунт в LJ, и получал там от Пэтти ссылки на ролики из «Silent Hill» и твиттеры создателей «Девочек Гилмор». Сейчас ему предстояло послушать чье-то интервью и увидеть самые расчудесные футболки с псом Уилфредом.
Но это проще, согласился Джон, это проще, чем получить сообщение, и лететь через весь город, чтобы утонуть по колено в лошадином навозе. Усмехнулся, подумав, что некоторым людям, чтобы сделать их счастливыми и оставаться хорошим другом, нужно просто перейти по ссылке. Усмехнулся, и тут же прикрыл рот. На минуту белые футболки с псом-алкоголиком окрасились в ярко-красный цвет утраты, сожаления и раскаяния. Потом Джон надавил себе на воображаемую болевую точку, и вынырнул на поверхность, к футболкам и ноутбуку.
Понял, что голоден и устал лишь тогда, когда волны wi-fi улеглись на полу ровными безжизненными прядями, и соединение с интернетом пропало в одночасье. Закрыв крышку ноутбука Джон понял и то, что за окном бушует гроза, а по стеклам стекает какая-то маслянистая дождевая вода, заслоняя обзор, размывая огни проезжающих авто в красные и желтые кляксы. В комнате стемнело ровно до того, что предметы различать еще можно было, но они утратили всякое подобие цвета. В окружении серых вещей, серых обоев Джон, снимая с себя серую одежду, поднялся в комнату.
Он всегда держал термостат на отметке +25, и всегда ходил босой. Он знал, что не станет включать свет даже тогда, когда стемнеет совсем. Ему хватит света из холодильника, чтобы приготовить себе поесть, ему хватит света от крошечных часов на микроволновке, чтобы заварить чай, ему хватит отблесков фонарей, чтобы… лечь на диван в гостиной. Сейчас во всем доме необыкновенно тихо – миссис Хадсон гостит у своей подружки-маникюрщицы, где они распивают белое вино и мечтают о том, что косметологи когда-то придумают безопасные методы омоложения, а новый сосед, занявший квартиру в подвале, где они с Шерлоком когда-то нашли кроссовки, как раз сегодня в суточную смену – он работает поваром в каком-то ультрамодном ресторане. Джон неслышно передвигается в сумерках, очертания предметов расплываются, и теплый воздух шевелит волосы на макушке. Когда в квартире на Бейкер-стрит темно и тепло, это единственное время в его жизни, когда Джон чувствует себя до конца счастливым. Тогда пространство становится дружелюбным, и плотным, как мембрана, и Джон чувствует себя в этой утробе защищенным. Он чувствует себя настолько хорошо, что может лечь в этой кромешной темноте на диван, и совершенно ни о чем не думать. То есть вообще. Если внизу будут раздаваться голоса миссис Хадсон и нового соседа Эдди, то будет вообще идеально. Джон не будет чувствовать себя одиноко, но в безопасном отдалении от остальных.
А с чего пошла эта привычка... Он не включал свет, чтобы репортеры не знали, дома он или нет. Он не включал свет, чтобы не давать им лишнего повода позвонить в дверь. Он просто делал вид у-Джона-Ватсона-на-этот -вечер-другие-планы, а сам, сквозь прореху в шторах наблюдал, как они стоят внизу, как светятся в темноте тлеющие кончики их сигарет, как светятся в темноте их алчные глаза.
Потом репортеры ушли, ушли журналисты-аналитики, ушли даже писаки из желтой прессы, даже безумица из «Тайн нового века» («Я верю вам, Джон, Мориарти реален!») наконец-то убралась восвояси, но остался Лестрейд («Проезжал мимо, смотрю, у тебя светло, решил заглянуть»), осталась Молли («Джон, я верю тебе, я не могу не верить тебе»). Когда Джон отвадил и их, осталась миссис Хадсон. Сейчас только миссис Хадсон и осталась.
И привычка жить в утробе. Иногда Джон включает телевизор, и зажигает весь свет в квартире, и дверь квартиры распахнута настежь, и миссис Хадсон может прийти, принести ему десерт, а там и Эдди придет на голоса, принесет в герметично упакованном лотке суши и роллы. Но не сегодня, сегодня Джон в смыкающихся вокруг него потемках разогревает ростбиф и горошек, кипятит чайник и бросает в кружку с кипятком чайный пакетик. И где только эти британские чаепития. Фикция.
Ест Джон в серой кухне, сидя на сером стуле и ест серую еду. Сумерки пушистые, теплые и безопасные. Джон чувствует себя как никогда дома. Его чай подсвечен голубым, потому что, запихивая в себя кусочек ростбифа, Джон попутно бросает взгляд в электронную книгу. Внизу раздается хлопок входной двери, спустя пару минут у миссис Хадсон в гостиной начинает бормотать телевизор, Джон слышит его сквозь пол и перегородки. Непогода на улице бушует с усиленной мощью и отчаяньем. Осень в этом году какая-то апокалиптическая. В «скорую» постоянно привозят пострадавших от деревьев, сломленных ураганом, людей с поражением электричеством от оборванных проводов, и уж не счесть тех, кто попал в аварии, пытаясь безопасно припарковаться и переждать ливень, застилающий лобовое стекло. Как правило, те, кто напролом летят сквозь непогоду, в «скорую» не попадают, а законопослушные граждане постоянно страдают от собственной осторожности. Съезжают в кювет, сталкиваются с другими машинами, паркуются в ограду чьего-то дома. Видимо, и не Бейкер-стрит одни осторожные водители, потому что движение за окнами прекратилось полностью. Джон думает, что нужно будет спуститься и спросить у миссис Хадсон, как она в такую погоду добралась домой, и не нужна ли ей помощь.
Когда Джон ставит грязную посуду в мойку, внизу раздается аккуратный стук в дверь, а спустя какие-то мгновения, миссис Хадсон охает и заливается девичьим смехом. Джон не слышит, что именно она говорит, но ее тон может рассказать гораздо больше. Она одновременно молодится, флиртует и, кажется, на самом деле обрадована. Джон знает, что его мать давно мертва, и его домохозяйка отнюдь не его мать, но чувство какой-то сыновьей ревности овладевает им, когда к ней в гости приходят вот такие, как сегодня, забавные дедушки с букетами гербер, и миссис Хадсон охает, смеется и добавляет в голос какой-то театральности, присущей скорее актрисе на пенсии, чем домохозяйке.
Когда Джон вытаскивает из кружки чая пакетик и выбрасывает его в мусор, на лестнице, ведущей в его квартиру, раздаются шаги. Джон поднимает удивленно брови в немом диалоге в самим собой, и в душе его на секунду появляется такое гнетущее ощущение, что кто-то пришел, возможно кавалер миссис Хадсон, возможно ему нужна помощь, или позвонить, или зажим для галстука, потерянный им в кэбе, и придется включать свет, искать необходимую вещь, а потом… потом теплые серые сумерки развеются, и если он выключит свет, то окажется, что на улице уже слишком темно, и в квартире уже слишком темно, чтобы ползать наощупь, Джон, включи свет снова. Он наслаждается последним мигом своего спокойствия, делая первый глоток чая, и ожидая, когда гость минует последнюю, семнадцатую ступеньку, и постучит.
Но вместо этого человек на лестнице поворачивает ручку двери и входит в гостиную. Джон уже знает, кто это, и, замерев с кружкой, поднятой у лица, закрывает глаза. На кухне из окна еще пробивается свет, в дверном проеме же в гостиную сумерки затянули серым практически всю комнату, поэтому, открыв глаза, Джон видит на пороге между гостиной и кухней только серую тень. На пороге стоит мертвец, и Джон радуется только тому, что не надо включать свет, и в этом безопасном тепле можно повращаться еще и еще.
– Привет, Джонни, – говорит мертвец хрипло, и Джон отмечает, что его голос стал еще ровнее со времени их прошлой встречи.
Мертвец делает даже не шаг, какое-то движение вперед, и лицо его проступает из мрака в серость, засвеченную остатками света дня, слабыми и безжизненными. Лицо кажется одновременно твердым, как камень, и рыхлым, как творог. Вместо глаз Джон видит лишь темные провалы, в которых нет дна или конца.
Джон не отвечает на приветствие, человек снова скользит во мрак гостиной, и там с треском распахивает зонт, до Джона долетают холодные капли, оседают у него на лице и руках.
– А я смотрю, у тебя свет не горит, думаю, дай зайду.
Голос слышен притушенным и запыхавшимся, Джон понимает, что мертвец снимает осеннее пальто, затем слышится тонкий треньк – пуговица пальто, брошенного на диван, догадывается Джон, ударилась о стеклянный угол этажерки, что находится неподалеку от дивана.
А потом Джон все-таки опускает руку с кружкой от лица и ставит чай на стол у газовой плиты. На его глазах часики на микроволновке меняют время из 17-59 в 18-00. Джон ощущает знакомое дрожание в глазных яблоках, и опасается, что Это снова произойдет, а Это уже не нормально, и с Этим надо идти к врачу.
– Что-то ты сегодня совсем не разговорчивый, – говорит мертвец, появившись в кухне.
В сумерках Джону не разглядеть, но мертвец больше не носит Westwood, на мертвеце что-то черное и мягкое, свитер или водолазка, Джону не понять, не разглядеть, он только видит белую шею, выступающую из чего-то черного. Мертвец стоит в дверях кухни и по повороту головы (Джону уже не рассмотреть, куда обращены провалы его глазниц, да еще и это дрожание в глазах, совершенно невыносимое) он понимает, что смотрит мертвец на него.
– Что надо? – Джон вцепляется в крышку кухонного стола, но поздно, Это случается.
Всплеском. Джон понимает, что он в трюме, наполненном серостью до самого потолка, как водой, и корабль его, затопленный теплой тьмой, тонет. И удар в корму, корабль, вместе с трюмом клонится набок – по полу катятся стулья из-за обеденного стола, по кухонному столу катятся к краю солонка, перечница и его планшет. В полках напротив просто валятся пачки крупы и специй. Самого Джона инерцией вжимает в стол, да так, что поясница отзывается резкой болью. Мертвеца в дверном проеме той же силой, моментально бросает вбок, на Джона, и мертвец оказывается рядом, опуская ладонь на его щеку.
Удар. Цвета переключаются. Вот Это, Это – оно, переключение цветов в его голове. Пора обращаться к врачу. Джон смотрит на них широко распахнутыми глазами, смотрит широко распахнутыми глазами в лицо мертвецу.
– Сегодня мне приснился сон, – говорит мертвец быстро, – что ты на самом деле оборотень. И я пришел проверить.
– И? – интересуется Джон, скашивая глаза на руку, хлопнувшую его по щеке.
Комната абсолютно серая, грифельная. Вода за стеклом – потеки пролитой акварели. Контуры предметов прорисованы черными тонкими линиями, будто быстрыми чертами пера. Пропорции некоторых предметов не выдержаны. Например, фикус на окне больше, чем был до Этого. Рука мертвеца цвета серой газетной бумаги, светящейся изнутри, будто с другой стороны к ней поднесли зажигалку, и тонкая перегородка между Джоном и огнем сейчас загорится. Волосы и одежда мертвеца непроглядно черные, закрашенные черным маркером. Его глаза, большие глаза невинного оленя, синие, глубокие и сияющие, как драгоценные камни. Хотя, (Джон в этом почти уверен) до этого они были черными. Джон смотрит на них безотрывно.
Тем временем мертвец поворачивает его голову за подбородок к тусклому свету окна, сейчас представляющемуся Джону светлыми мазками маркера на сером интерьере с прорисованными пером гранями. Мертвец показывает ему свою ладонь. На среднем пальце ослепительно сияет полоска белого. Она подсвечивает ладонь мертвеца с линией жизни, порядочно расплывшейся где-то в середине.
– Серебряное кольцо, – поясняет мертвец, – если бы ты был оборотнем, на твоем лице остался бы ожог.
Джон поднимает свою руку к лицу, и утомленно прикрывает глаза, надеясь, что наваждение рассеется, и понимает, что щека вправду печет, как от ожога, правда вся целиком, где по ней ударили. Когда он отнимает ладонь от глаз, то видит на пергаментной шее мертвеца сияющую полоску, огибающую шею и уходящую двумя концами под черный маркер его одежды.
– Что это? – спрашивает Джон, и мертвец тотчас, нырнув белыми пальцами под маркер, вытаскивает висящий на огненно-белой цепочке синий, яркий, переливающийся внутри искрами, камень. Глаза его тотчас принимают правильный цвет – черный, радужка, как и волосы, как и одежда, заштрихована черным маркером. Остается только синий, ослепительный камень на его шее, сияние его окрашивает пальцы мертвеца в синий, и подсвечивают всю серую кухню синим.
Джон моргает , и Это, наконец, развеивается. Кухонные стулья стоят на местах, солянка и перечница тоже, в полках полнейший порядок, и только мертвец не возвращается на исходную позицию в дверном проеме. Все снова погружено в теплый серый сумрак – голубоватые шторы, столешница света электр, и желтоватые обои. Отнюдь не чисто-серые. Карие глаза мертвеца, не черные. И камень, лежащий у него на ладони, кажется почти черным, хотя Джон и видел его истинную сущность.
– Ну и глазастый ты, Джонни, – говорит мертвец, отодвигаясь, плавно делая шаг в сторону, – это один проект. Когда-нибудь ты о нем узнаешь.
О, как это многообещающе звучит, какая тонкая угроза, какое самодовольство и предвкушение. Но мертвец и сам знает, что все зазря, потому что:
– Я не читаю газет, так что не узнаю.
– Но… – продолжает мертвец.
– Не смотрю новости, не слушаю радио.
– Джонни, – отзывается мертвец из темноты, и Джон понимает, что темнота сомкнулась вокруг них окончательно, – я приду к тебе, и расскажу.
Джон молча отворачивается к мойке, выливая остатки чая, включает воду, споласкивая кружку.
– Я подружился с миссис Хадсон, – Джон ориентируется в темноте по звуку, и голос мертвеца то приближается, то отдалятся, будто он ходит по кухне туда-сюда.
– Слышал, – отзывается Джон, ставя кружку в сушилку, – она тоже не смотрит новости, а то бы…
– Да ладно, Джонни, – хриплый голос раздается где-то над ухом, его дыхание заставляет волосы на затылке шевелиться, – даже если бы она узнала меня, мне же невозможно противостоять. Я ведь такой обаятельный.
– Попробовал бы ты очаровать человека, который считает тебя мертвым, – отзывается Джон, смотря в темноту перед собой и еще различимый кафель над мойкой.
– Но тебя же я очаровал? – мертвец отдаляется, что дает возможность Джону повернуться к нему лицом.
В ответ Джон хмыкает, давая понять, что его очаровали так, как давненько не очаровывали.
– Ты узнал, что хотел? – интересуется Джон спустя пару секунд, в течение которых мертвец бродит во мраке кухни, трогая предметы обихода. В том числе и солянку, которая то ли катилась по столу, то ли нет.
– Да, – говорит мертвец, и в этом «да» Джон слышит гораздо больше «да», чем кажется на первый взгляд.
«Да» – Шерлок все еще «мертв», «да» – Ватсон все еще не съехал, и все еще ждет, «да» – он все еще одинок.
Все эти «да» заставляют наивного мертвеца верить, что Шерлок жив, и Джон ждет его.
– И чаем не напоишь? – спрашивает мертвец.
Джон видит в этом некий ритуал, как у маньяка, который оставляет подпись и действует по одной схеме, так и мертвец рано или поздно просит чаю, и Джон хотел бы знать какое-то контрзаклинание, чтобы уметь ему отказывать.
Небо за окном разрезает молния, потоки на окне превращаются в реку. Краем глаза Джон замечает акварельные потеки, смываемые дождем.
Джон смотрит в окно, отпивая остывший чай из кружки, за его спиной, положив ноги на табурет, восседает на стуле с высокой спинкой мертвец. Джон чует, как от него пахнет, и даже, кажется, в устоявшемся климате комнаты, как змея, чувствует на расстоянии тепло его тела.
– Расскажи что-нибудь, – просит мертвец.
Джон поворачивается к нему, но видит только белое пятно лица и шеи, и о том, что его ноги на табурете он догадывается только потому, что видит тонкие полоски его былых носков из-под задравшихся слегка штанин.
– Сегодня привезли старика, – Джон усмехается в темноту неслышно, рассчитывая, что мертвец примет паузу не за смех, а за раздумья, – с сердечным приступом. Несмотря на давление, он кричал и пытался ударить Пэтти. Кто-то из студентов прокрался в его кабинет и стащил оттуда задания на экзамен. Звонить в полицию – значит отдать нарушителя в руки закона и подвергнуть опале, переделывать задания нет времени, отменить экзамен – опозориться самому, старик кричит и машет руками. Странный повод схлопотать предынфарктное, как думаешь?
– Думаю, что люди – очень странные по своей природе. Мне не понять, – вздыхает мертвец, – и тебе не понять.
– Мне не понять? – Джон отворачивается от окна, где за стеклом, залитым водой ползут по улице желтые и красные огни фар.
Джону интересно, что дало повод мертвецу сравнить его, Джона, и свою бездушную личность.
– Джонни, просто сделай это.
Мертвец доливает из чайника воду в свою необъятную чашку с китайскими красными рыбами, повернувшись к Джону спиной, и тот понимает, что, будь у него сейчас оружие, он бы выстрелил, и в этих тягучих, зефирных сумерках – попал бы. Но мертвец ставит чайник на плиту и оборачивается, и Джону уже не хочется стрелять.
– Что сделать?
– Прост съезди в университет, найди того, кто это сделал, спаси старика. Ты же для этого пошел в «скорую» работать.
– Кажется, ты меня с кем-то путаешь, – Джон наблюдает, как мертвец садится на стул и с осторожностью, неприсущей ему ранее, кладет ноги на табурет.
– Ты не дурак, и это преступление спланировал не я, а прыщавый студент, думаю, ты справишься, – в голосе мертвеца слышится улыбка.
В доме становится тихо, миссис Хадсон или пораньше легла спать, или уединилась с книгой, дождь успокоился, и теперь тонкие струйки воды стекают по стеклу. Мертвец за спиной неслышно отпивает из кружки.
– Знаешь, в чем проблема? – Джон отпивает еще чая, и ставит кружку на подоконник, складывает руки на груди, – Я пошел в «скорую» именно за тем, чтобы спасать людей так, как умею. Чтобы спасать их от инфарктов и острой интоксикации, которые они заработали своей оплошностью. И отнюдь не за тем, чтобы какой-то ирландский мудак мудак вроде тебя ставил мне условия спасения, и уж тем более, чтобы не какой-то мудак вроде тебя создавал ситуацию, в которой я должен кого-то спасти.
Мертвец молчит. Джон расценивает это как понятый намек.
– Старик болен, потому что болезненно привязан к своей работе, а не потому, что кто-то совершил кражу. Его спасут кардиологические препараты, а не поимка виновного, ясно?
Пульс красной скачущей ниткой проскакивает на уровне гортани, Джон громко сглатывает. Мертвец откашливается, но голос его все равно хрипнет с каждым словом.
– Ты назвал меня ирландским мудаком.
Джон раздумывает, вонзив пальцы в собственные плечи, что обидело так сильно мертвеца в этом оскорблении. А потом усмехается.
– Прочитал мое личное дело и думаешь, что знаешь обо мне все? А я не знаю о тебе ничего, но то, как ты произносишь «чяяй» говорит о месте, где ты вырос, больше, чем все личные дела вместе взятые.
Позади раздаются жиденькие хлопки.
– Просто сделай то, Пуаро.
Джон собирается что-то ответить, но тут мобильный в его кармане оживает, и в кухне раздается звук разрываемого листа бумаги. С таким звуком обычно приходят смски. Он позволяет Джону представить, что, если бы Пэтти писал ему послания на бумажках, он бы рвал их с таким же остервенелым звуком. В смске пара слов: «Ну, куда ты пропал? Вернись!». Джон вспоминает, что был вынужден уйти посреди разговора с Пэтти, и теперь тот мается от желания узнать, как Джону те самые футболки. Но он просто кладет телефон в карман, и поворачивается к мертвецу. На стуле никого нет, по ногам тянет холодом. Джон закрывает распахнутую входную дверь и прислоняется к ней спиной, закрыв глаза.
Пятый официальный визит Джима Мориарти можно считать оконченным.
Всю ночь после этого Джону снится синий камень. Без подробностей и сюжетных перипетий – Джон просто видит камень, и его убивает осознанием, что внутри этого камня живет жизнь, развивается, и готовится выйти наружу. И когда она вырвется, всем станет хуже жить. Можно ли считать этот сон кошмаром, Джон поутру так и не может решить, но иногда, когда он прикрывает глаза, то видим синий, камень, медленно вращающийся в темноте, а внутри него – жизнь.
-
-
07.03.2013 в 08:15-
-
07.03.2013 в 13:10И спасибо